Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Симон, как ты мог сказать такую гадость? Душу в золото! Я не просил, чтобы меня рожали в богатой семье, а если у меня способности к финансам, это не значит, что я ставлю деньги превыше всего! Ты не заметил, что мы с Марией питаем подлинную, гигантскую и по большей части самоотверженную любовь к искусству? Мы хотим своими деньгами помочь что-нибудь сотворить! Более того – нет, помолчи, Мария, я ему все скажу, – мы хотим сами творить, насколько можем, и сделать с деньгами дяди Фрэнка что-нибудь такое, что он полностью одобрил бы. А в нас видят только денежных мешков. Тупых хамоватых невежд! Недостойных встать рядом с говнюками типа Прибаха и самовлюбленной плаксивой интриганки Пул! На первой генеральной репетиции я стоял за кулисами совершенно молча, и на меня зашикала – зашикала, честное слово – одна из этих чертовых девиц на побегушках! Альберт Гринло в это время шептался и хихикал, как всегда! Я спросил эту девчонку, что ей надо, и она зашипела: «Сейчас идет экзамен!» Как будто я не знал об этом экзамене за несколько месяцев!

– Да, Артур. Да, да, да. Но позволь мне объяснить. Когда воздух насыщен искусством, всем приходится глотать обиды и забывать о них. Когда я сказал, что ты вложил душу в золото, я просто говорил о природе реальности.

– И моя реальность – золото? И все?

– Именно. Но не в том смысле, в котором ты подумал. Выслушай меня и не вскидывайся все время. Видишь ли, все дело в душе. Душа не может существовать только как газ, который делает нас благородными, когда мы сами позволяем. Душа – это нечто другое: душу нужно вложить во что-нибудь, и люди ищут, куда вложить свои души, энергию, лучшие надежды – зови как хочешь. Два великих вместилища душ – деньги и секс. Есть и другие: власть или стабильность (это плохое вместилище) и еще искусство (а это – хорошее). Погляди на беднягу Геранта. Он хочет вложить душу в искусство, но все считают, что он должен вкладывать ее в секс, потому что он красив и привлекает как женщин, так и мужчин. И это его убивает, потому что он очень хороший человек. Если бы он взял и обратил все свои устремления на секс, он мог бы стать полнейшим негодяем, с его-то данными. Но искусство не может жить без золота. Романтики притворяются, что может, но на самом деле – нет. Они презирают его, как презирали вас, но в глубине души знают, что к чему. Золото – одна из величайших реальностей, и, как любая реальность, оно не сплошь розы. Оно – вещество жизни, а жизнь порой жестока. Поглядите на вашего дядю Фрэнка: его реальностью было искусство, но оно же и принесло ему больше горя, чем радости. Как по-вашему, отчего он под старость обратился в сварливого скрягу? Он пытался изменить свою душу, превратить ее из предмета искусства в денежную единицу, и у него ничего не вышло. А вы с Марией сейчас сидите на куче денег, которую он нагреб в результате этих попыток. Вы пытаетесь превратить всю кучу обратно в искусство, но не удивляйтесь, если порой это оказывается мучительно больно.

– А ты, Симон, во что вложил душу? – спросила Мария.

Артур ничего не сказал – он задумался.

– Раньше я думал, что в религию. Потому и стал священником. Но религия, которой требовал от меня мир, не работала, и это меня убивало. Не физически, а духовно. Мир полон священников, которых религия убила: сбежать они не смогли или не захотели. Тогда я попробовал науку, и она мне подошла.

– Помню, ты часто повторял нам на семинаре: «Стремление к мудрости – обретение второго рая в сем мире», – сказала Мария. – И я тогда тебе поверила. И до сих пор верю. Это слова Парацельса.

– Действительно. Великого непонятого гения. В общем, я устремился в науку. Точнее, вернулся к ней.

– И она послужила как надо? Точнее, ты ей послужил?

– Странно то, что чем глубже я уходил в науку, тем больше она становилась похожа на религию. В смысле, на настоящую религию. Полная самоотдача самому важному, но не всегда очевидному. Иногда люди находят это в церкви, но у меня так не вышло. Я нашел искомое в чертовски странных местах.

– Я тоже, Симон. Я все еще ищу. И буду искать. Это единственный путь для таких, как мы с тобой. Но…

Плоть немощна, и беспощаден Враг:
Меня смущает Смерти близкой страх.[393]

Это ведь правда, да?

– Только не для тебя, Мария. Ты еще молода говорить о страхе смерти. Но насчет Плоти и Врага ты права – хоть это и похоже на проповеди Геранта.

– Я иногда думаю об этом, глядя на малютку Дэвида.

– Нет-нет, – вмешался Артур. – С тем покончено. Забудь. Дитя изгладило все былое.

– Вот речь истинного Артура! – воскликнул Даркур и поднял бокал. – За Дэвида!

– Простите, что я разнылся, – сказал Артур.

– Ты не ныл. То есть не по-настоящему. Ты просто дал волю вполне законному негодованию. Любой человек имеет право время от времени хорошенько поныть. Это прочищает душу. Очистить грудь от пагубного груза, давящего на сердце, и все такое.[394]

– Шекспир, – сказал Артур. – В кои-то веки я узнал твою цитату.