Мятежный ангел

Тем утром Петер не увидел лишь братьев своей матери на Восточном фронте, после того как солдаты Красной армии штурмовали Берлин. Время — это чудо, однако дорожные знаки не лукавят: неожиданно они указали ему затопленный дворец Елены Анжуйской и пыль, летящую из-под копыт конницы Фридриха Барбароссы. Петер увидел то, чего нельзя было не увидеть. Его мучило сомнение: войти ли в разрушенные ворота Константинополя после того, как в 1204 году там побывали крестоносцы, и после страшнейшего разорения, какое совершили западные христиане, вышедшие в поход, чтобы помочь своим братьям, христианам Востока. Быть может, как раз тогда зародилась идея, воспринятая современными крестоносцами, которые под знаменем гуманизма разорили полмира? Точно так же в 1204 году под предводительством венецианского дожа Дандоло крестоносцы разграбили Константинополь, убили своих восточных христианских братьев и забрали у них все до последней унции золота. Но тем утром Петер был не в силах переварить зрелища таких злодеяний. Зачем ему открывать ворота Константинополя, когда здесь, прямо у него на виду, в Косово и Метохии современные крестоносцы творят то же самое? И чем еще объяснить его приезд в Косово и Метохию, если не стремлением быть свидетелем разорения, неприкрытого насилия и вынесения приговора сербскому народу?

На какие дорожные знаки смотрел Петер, когда срастался душой с нами? Это не важно; в этом путешествии он понял, что имел в виду Гёте, говоря Вуку Караджичу: «Народ, слагающий стихи о том, как разговаривают звезды, заслуживает лучшей участи в Истории!»

По стопам Иво Андрича

У входа в Академию — трехэтажное барочное здание, которое стоит на короткой улочке, где крыши домов обращают взор к небу, даже когда идет дождь, — я тоже задираю подбородок — уж не Иво ли Андрич предстает моему взору? В изумлении Иво разводит руками и недоверчиво, но деликатно спрашивает, правда ли вся эта история с вручением Нобелевской премии, быть может, здесь путаница или подвох? Он намекает и на то, что Союз писателей Югославии остался «в твердом убеждении», что оба кандидата, выдвинутые на Нобелевскую премию в 1957 году, — Мирослав Крлежа и Иво Андрич, — «писатели высшей пробы и мирового масштаба». В литературных кругах Европы произведения Андрича были куда более заметны, чем творчество Крлежи, и потому его шансы на победу казались выше; сложность состояла в том, что претендентов было двое, а точнее, препятствием виделось то обстоятельство, что Крлежа всегда опережал Андрича. Об этом свидетельствуют, в частности, слова Харри Мартинсона, шведского академика, философа и писателя: «Оказалось, что вручить премию по литературе двум авторам в один и тот же год невозможно (такое случалось лишь раз); вдобавок, чтобы рассмотреть вопрос совместного вручения премии, потребовалось бы еще четыре года или даже пять лет, поскольку Крлежа не на слуху и нужно еще прочесть его, а это довольно сложно, ведь его мало переводили».

Обманутые ожидания маршала Тито дали знать о себе чуть позже. Андрич стал лауреатом в декабре 1961 года, а товарищ Тито принял великого писателя лишь в октябре 1962-го.

Когда Андрич получил письменное уведомление о том, что ему присуждена премия, он отправился по адресу Француска улица, 7, в Ассоциацию писателей Сербии, и объявил там, что премия дана не только ему одному, ведь все югославские писатели достойны ее, прибавив, что «не может дождаться, когда нобелевская суматоха уляжется и все то, что было взбудоражено, вернется на круги своя».

Мысли летят сквозь октябрь 1961 года. Андрич выслушивает похвалы в свой адрес, еще до того как поехать в Стокгольм, и в конце концов собирается в дорогу. В суете он не забывает поручить своей жене Милице Бабич заплатить за свет, ведь месяц уже на исходе; перед отъездом из Белграда проверяет, все ли конфорки электроплиты выключены и закрыты ли окна.

Мы поднимаемся по лестнице, по стопам Иво Андрича.

Совсем скоро Петер, как и Иво Андрич, произнесет здесь торжественную речь! Мы с Майей идем по ступеням, и я задаюсь вопросом, можно ли было оказаться на лучшем пути.

Одолевая препоны, которые чинят нам великие события, я понимаю, что это самый прекрасный эпизод из тех, какие мне доводилось наблюдать, и волнуюсь так, как не волновался даже в юности, когда жизнь бросала меня в поток переживаний, словно шарик на рулетку. Сперва я не понимал, почему проход по красным ковровым дорожкам в Каннах, Венеции, Берлине и Санта-Монике ни в коей мере не сравним с подъемом по этой лестнице. Все нынешние события отсылают к прошлому — Клитемнестра тоже стелила алый ковер перед Агамемноном, когда тот возвратился домой с победой. В Академии нас ждет приятный сюрприз: красной ковровой дорожки нет.