Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)

— Это далеко не всё, — она отталкивается от стены. Делает два шага к нему и чувствует, как холодок пробегает по спине. Вздрагивает. Малфой стоит, не двигаясь, словно статуя. — Я… — выдыхает она, и её голос теряет силу когда она вытягивает свою руку. Она дважды отдёргивает её, прежде чем позволить ей коснуться его груди сквозь мягкий джемпер. — Мне ещё нравится чувствовать это. Тебя. — другую её руку тянет туда же, словно магнитом, и вскоре обе её ладони покоятся на его груди. Она не представляет, как это смотрится со стороны. В любом случае, он не отстраняется, и она осознаёт, что никогда не касалась его так. Так медленно. Так осторожно. Она больше не понимает, что она говорит. Слова льются из неё неконтролируемым потоком. — Я… мне нравится касаться тебя, и мне нравится, когда ты касаешься меня. Только в эти моменты я чувствую, что могу спастись от всего этого. — она, набравшись смелости, опускает руки немного ниже, и теперь кончики её пальцев касаются его грудной клетки. — Ты такой холодный и грубый и такой… не как Рон.

Она осознаёт, что в этот раз она не может свалить это на какой-нибудь Веритасерум. Она не сможет забрать это назад. У неё нет никаких оправданий.

Малфой, в свою очередь, внешне никак не реагирует на её слова, но она чувствует его пульс сквозь джемпер. Его сердце пропускает удары, словно сломанный проигрыватель.

— Мне нравится то, как ты одинок, — выдыхает она. — потому что это означает, что мне не нужно ни с кем тобой делиться. Ты так же одинок, как и я, и ты — ты мой секрет… даже если ты не мой. Хотя иногда я думаю о том, можешь ли ты быть моим. Иногда я думаю, что мне бы хотелось.

Она сжимает ткань его джемпера, и у него перехватывает дыхание. Его первая действительно заметная реакция. Это заставляет её поднять глаза, и их взгляды встречаются.

— В этом есть какой-то смысл? — выдыхает она.

Он смотрит ей в глаза — матовое стекло напротив грязно-коричневого.

— Никакого, — бормочет он, а затем наклоняется ближе.

Сначала это просто прикосновение губ. Без движения. И тем не менее, в этом что-то есть. Есть что-то успокаивающее и расслабляющее, но в то же время захватывающее в том, как его губы застывают на её губах. Даже несмотря на то, что он заставлял её чувствовать и больше. Даже несмотря на то, что они уже делали это.

Это ощущается по-другому. Так происходит каждый раз. Это ощущается по-новому.

Но в этот раз — особенно, и она осознаёт, что это потому что она не чувствует вину. Она не борется с неуверенностью и боязнью последствий. Если Захария поступит по-своему, к завтрашнему дню, наверное, уже все будут знать.

В этом есть какое-то ощущение свободы, и какое-то мгновение ей совершенно плевать на то, что подумают остальные. Скорее всего, утром ей будет не плевать. Или даже через пять минут.

Но в этот момент, с его холодными, неподвижными губами на её губах, она может думать только о том, насколько правильным это кажется. Правильнее, чем большинство вещей во всей её жизни.

Вскоре это превращается в нечто большее, чем прикосновение. Он подаётся ближе, приподнимает её подбородок, и его язык уже готов попробовать её на вкус.

Но затем он отстраняется, и она замирает.

Когда он так близко, его глаза кажутся темнее.

— Что насчёт Уизлби? — тихо спрашивает он.

Забавное старинное прозвище заставляет её усмехнуться.

— Что, Рон? Что насчёт Рона?

— Разве вы двое не созданы друг для друга, какая-нибудь такая хуйня? — он всё ещё не отпустил её подбородок. Он так близко, она чувствует каждое его слово на своей коже.

Она ищет его глаза. Осознаёт, что он абсолютно серьёзен.

— У нас с Роном примерно столько же общего, сколько у книги и чайника, — говорит она.

— И что? — тихо спрашивает Малфой. — У нас с тобой больше?

— Общего? — она снова усмехается. Немного отстраняется, чтобы закатать свой рукав, а потом осторожно потянуться к нему и сделать то же с его рукавом. Она показывает ему их шрамы, один рядом с другим, как она и представляла. — Да.

Малфой встречается с ней взглядом. Между ними проходит что-то, что она не вполне может объяснить. Он поспешно возвращает свой рукав на место. Но затем он берёт её руку в свою, как и в тот раз. Смотрит на её шрам, мягко проходясь пальцем по чистой коже рядом с вырезанными буквами.

Она вздыхает, когда он вдруг поднимает её руку выше и наклоняется, чтобы мягко поцеловать буквы ‘Г’, ‘Р’ и ‘Я’. Он бросает на неё взгляд сквозь ресницы, его губы всё ещё на её коже, и он словно спрашивает разрешения.

Она не знает, на что.

Она всё равно даёт его. Кивает, едва дыша.

Но она не ожидает, что он откроет рот — пройдется языком вдоль чувствительной кожи её шрама. Негромкий писк вырывается из её горла, и она вздрагивает всем телом. Малфой только крепче цепляется за её локоть. Оставляет ещё один поцелуй в районе последних трёх букв.

А потом он вдруг приподнимает её — прижимает её к подоконнику.

— Не двигайся, хорошо? — бормочет он, выпрямляясь, чтобы найти её шею — пройтись поцелуями вдоль линии её челюсти и затем опуститься обратно вниз, чтобы всосать кожу около пульсирующей венки на её шее.