Мятный шоколад

Прохладный ночной сумрак растекся по крыльцу, заполз в дом и привел Алечку в чувство. Входная дверь по-прежнему была открыта. Руки затекли, Аля вяло растерла их, ощутив легкое покалывание. Привстала, резко захлопнула дверь ногой и опять улеглась на пол. На дощатом полу было жестко, холодно и пыльно, но подняться закрыть дверь на щеколду и осмотреть дом не было никаких сил. Она перевернулась на бок, свернулась калачиком, положила под голову ладошки и закрыла глаза. Удивляло, что она все еще жива и может шевелиться и думать. Думать, правда, не хотелось. Шевелиться тоже. Хотелось уснуть и забыть обо всем, хотя бы на минуту, на час, навсегда… «Уснуть навсегда, — как отбойным молотком застучало у нее в висках, — уснуть навсегда, уснуть навсегда…»

— Тетечка! Тетечка, спаси меня, я не хочу, — завыла Алечка, подползла к двери, заперла ее и забилась в угол. — Тетечка, пожалуйста, забери меня отсюда, — слабо пищала Алевтина, вытаращив глаза в темноту.

В полумраке прихожей вещи вдруг ожили, шевельнулся старый теткин плащ на вешалке… А рядом с плащом…. Господи, что это? Аля резко вскочила на ноги, нащупала рычажок и включила свет. Так и есть: рядом с теткиным плащом висел темно-синий сатиновый халат, измазанный ядовитой желтой краской, который аля взяла в квартире Зеленцова… Это уже был явный перебор, и все вдруг встало на свои места.

— Сволочь! — что есть силы закричала Аля, со злостью сжимая кулаки. Нет, она не сошла с ума! Кто-то очень хочет, чтобы она рехнулась: проникает в дом, подкидывает ей вещи из квартиры убитого продюсера… — Что тебе от меня надо?! Зачем ты это делаешь?! Это мой дом! Убирайся отсюда и не смей!.. Слышишь, не смей…

На крыльце послышался какой-то шорох. Аля резко повернулась и в ужасе уставилась на запертую дверь.

«Вот и все», — мелькнуло у нее в голове, и она стала готовиться к смерти…

— Алевтина! Чаво случилася? Эй, банадюки, у меня ружо двенадцатого калибру, а ну час как пальну, так мало не покажется… — проскрипела бабка Прокпьевна с улицы и затарабанила в дверь кулаком. Аля с облегчением вздохнула и бросилась открывать.

— Жива? — придирчиво разглядывая Алевтину и заглядывая ей за спину, грозно спросила старуха.

— Ага, — криво улыбнулась Аля. — У меня все нормально, Прокопьевна.

— Тада чаво орала, как полоумная? У меня слуховой аппарат чуть не заклинило от ору тваво!

— Роль репетировала и слегка увлеклась, — объяснила Аля и нервно хихикнула.

В руках Прокопьевна действительно держала двустволку, и из-за тяжести оружия ее слегка покачивало, как одуванчик на ветру. Если бы бабка и вправду пальнула, то ее однозначно унесло бы на соседнюю улицу.

— А чаво полуношничаешь? — поинтересовалась бабка.

— Бессонница, — объяснила Аля. — Ты меня прости, Прокопьевна, ради Христа, что разбудила.

— Да чаво уж там, при моих-то годах спать, только время даром терять, — подобрела старушка.

— Тогда, может, чайку попьем? — предложила Аля, с надеждой глядя на ружье. Двустволка ласкала глаз и успокаивала нервы. Ради этого можно было стерпеть бесконечные нудные рассказы Прокопьевны о детстве, юности, детях, внуках, правнуках, мужьях, болячках и царском режиме.

Прокопьевна, к счастью, согласилась погостевать и протиснулась вместе с ружьем в дом.

ГЛАВА 8. ЕДИНЕНИЕ С ПРИРОДОЙ.

Ухабистая проселочная дорога плавно пошла в гору, затем резко оборвалась вниз и, как по волшебству, прямо перед глазами разлилось широкое озеро, окутанное утренним туманом.

Клим резко затормозил на середине холма, дернул до упора ручник, вышел из машины и глубоко вдохнул полной грудью влажный воздух раннего летнего утра, насквозь пропитанный густыми запахами скошенных полевых трав, прелых водорослей, молодого камыша и озерной воды…

Да, они не прогадали, что приехали именно сюда — озеро было прекрасно, загадочно и величественно.

До базы оставалось рукой подать, но Клим медлил. Время близилось к четырем утра и ему хотелось отсюда, с возвышенности, увидеть восход солнца и уловить тот момент, когда природа начнет пробуждаться ото сна и озеро заиграет по-иному в мягких утренних лучах рассвета.

— Приехали, что ли, уже? — громко зевая, прокряхтел с заднего сиденья Заболоцкий, высунув свою заспанную опухшую физиономию в окно — нахал уснул сразу же, как только они выехали из Москвы, и продрых без зазрения совести все семь часов пути.

— Блин, Заболоцкий, заткнись, — шепотом попросил Клим, задумчиво глядя в даль. А там, у горизонта, небо на глазах светлело, из-за неровных верхушек заспанных елей медленно выплывало молочно-розовое теплое солнце, и в его, пока еще размытых мягких лучах, нежно таял пушистый туман.

— Понял, улыбаюсь… — мерзким шепотом откликнулся Заболоцкий. Еле слышно открылась дверца машины, по траве зашуршали шаги, что-то взвизгнуло, послышалось характерное журчание и выдох облегчения.

— Елки-палки, Заболоцкий, ну я же просил, — печально вздохнул Клим.

— Старался, Клим, но тише писать я не умею, — заржал Петр и сбил Климу весь романтический настрой.