Миф «Ледокола»: Накануне войны

Ход переговоров Молотова в Берлине резко контрастировал с той помпой, которой был обставлен его отъезд с Белорусского вокзала 11 ноября в сопровождении многочисленной делегации. На предварительной встрече с Риббентропом Молотов понял, что немцы провели четкую демаркационную линию, однако не выработали конкретных предложений по разграничению сфер влияния. Они стремятся, озабоченно телеграфировал он Сталину, удалить Россию из Европы, отвлечь ее ближневосточными делами и создать для Англии еще одну проблему³⁹. Риббентроп допустил ряд обескураживающих высказываний относительно Англии, что могло лишь подтвердить полученные Сталиным разведданные о том, что Германия потеряла надежду сокрушить Англию силой и добивается ее капитуляции с помощью сепаратного мира. Англия, заявил Риббентроп, «разбита, но понадобится еще время, чтобы она окончательно признала поражение». Если англичане не сделают это в самом ближайшем будущем, «они наверняка запросят мира в наступающем году». Не удивительно, что Молотов скрупулезно выполнил данные ему инструкции. Как и предвидел Гитлер, Молотова не удалось ввести в заблужение свободой рук, предоставленной России на юге. Он вновь подтвердил заинтересованность России в турецких проливах⁴⁰.

На Молотова не произвела впечатление риторика Гитлера, приветствовавшего прочное мирное урегулирование и заявившего, что «интересы и жизненные пространства Германии и СССР не находятся в противоречии и могут быть урегулированы и на будущее время более, чем на срок жизни человека». Молотов сказал Гитлеру, что он более озабочен тем, что заявления носят «общий характер» и не касаются конкретных проблем, как например, Финляндии и интересов России в Болгарии, Румынии, Турции. В телеграмме Сталину Молотов жаловался на поведение немцев: «Их ответы в разговоре не всегда ясны и требуют дальнейшего выяснения. Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо. Заметно также желание толкнуть нас на Турцию, от которой Риббентроп хочет только абсолютного нейтралитета. О Финляндии пока отмалчиваются, но я заставлю их об этом заговорить». Когда наконец Молотову дали возможность высказаться, он огласил вопросы для обсуждения, интересующие Россию. Он подтвердил, что приглашение Советского Союза присоединиться к Тройственному пакту «в принципе приемлемо при условии, что Россия будет сотрудничать в качестве партнера, а не объекта». Это было ясным предостережением Гитлеру, что русские не собираются действовать под его диктовку⁴¹.

В целом переговоры продемонстрировали глубокое подозрение и взаимное недоверие участников. Хотя обе стороны говорили в основном о долгосрочных целях, интересовали их по-настоящему краткосрочные. Возможно, это и не проявилось столь явно, так как русские в какой-то мере заискивали перед немцами, боясь их спровоцировать. Но их позиция определялась не алчностью, а соображениями обороны. Например, во время обсуждения проявилась искренняя озабоченность Советского Союза тем, что неурегулированность отношений с Финляндией может привести к войне за Прибалтику⁴².

Берлинская встреча подтвердила скептическое отношение Гитлера к континентальному блоку. Приняв в начале декабря твердое решение осуществить план «Барбаросса», он более не отступал от него. Хотя Молотов умел глубоко оценивать ситуацию, он не мог, разумеется, знать, что его визит фактически похоронил «сердечный союз». Он откровенно признался Сталину, что хотя «хвастаться нечем» и переговоры «не дали желаемого результата», он по крайней мере смог оценить «нынешние настроения Гитлера, которые следует учесть». Хотя Молотов и не ожидал, что Риббентроп поспешит в Москву, чтобы подписать еще одну серию секретных протоколов, он был вполне уверен, что переговоры будут продолжены. Для этого он поднял вопрос о присоединении России к пакту, и в самый последний момент Риббентроп представил ему проект договора о четырехстороннем пакте в духе первоначальной идеи Гитлера о разделе сфер влияния⁴³. Бережков утверждает, что в конце переговоров Гитлер предложил встречу со Сталиным в будущем, хотя подтверждений этому нет.

Эти заключительные жесты и оценка Молотовым переговоров способствовали ошибочному суждению Сталина. Они породили надежды, что данная встреча — лишь первая в длинной череде переговоров. Докладывая на Политбюро, Молотов выразил уверенность, что немецкую угрозу можно предотвратить⁴⁴. Беседы Димитрова со Сталиным и Деканозовым продемонстрировали уверенность русских в том, что они могут защитить свои стратегические интересы в Юго-Восточной Европе, заключив договор о взаимопомощи с Болгарией. Сам Сталин сказал Димитрову, что «тогда и мы сами присоединимся к (тройственному) пакту». На этом фоне он вновь повторил требования к Турции; советское присутствие здесь было необходимо для предотвращения растущей немецкой угрозы и возрастающего вовлечения Англии в дела этого региона. Но больше всего Сталин, несомненно, боялся объединения Англии и Германии путем заключения сепаратного мира⁴⁵.)