Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Помимо кормового изобилия на социальную организацию может влиять и обеспечение безопасности (Boesch, 1991). Обезьяны, большую часть времени проводящие на земле, образуют более многочисленные группы, чем древесные обезьяны (Файнберг, с. 51; Шнирельман, 1994, с. 64; Mansperger, p. 247), что, вероятно, связано с потенциальной угрозой со стороны хищников, противостоять которым проще коллективом. Роскошь существования в виде малых групп или даже в виде обособленных пар характерна только для древесных обезьян (те же гиббоны), которые на землю спускаются редко, а потому и хищники им почти не угрожают. И, как уже говорилось, у всех приматов, живущих многочисленными группами, распространён явный промискуитет (Mansperger, p. 249).

Иначе говоря, у приматов социальность определяет сексуальность, а не наоборот. Но, что интересно, все ныне существующие гипотезы происхождения уникальной для приматов сексуальной моногамии человека переворачивают эту конструкцию и неожиданно исходят из того, что у человека именно сексуальность вдруг определяет социальность (женщины используют секс, чтобы получить от мужчин заботу о детях, и т. д., и так якобы и рождается моногамная семья) — это дополнительный аргумент в пользу несостоятельности подобных гипотез. У обезьян сексуальная организация не определяет ничего, а как раз является результатом определяющих влияний организации социальной. Почему вдруг у человека должно быть наоборот, непонятно.

"Проживание в группах и члены, составляющие группу, определяют возможности для вступления в половые отношения. Большая группа означает большое количество возможных половых партнёров, тогда как маленькая группа ограничивает выбор партнёров" (Смолл, с. 32).

Как безапелляционно заявляют исследователи, "количество моногамных видов приматов, живущих большими социальными группами, составляет ровно ноль" (Райан, Жета, с. 143). При этом человек единственный групповой и при этом моногамный примат (там же, с. 104) — не правда ли, странно?

Человека принято описывать моногамным, даже несмотря на многочисленных половых партнёров за всю жизнь, несмотря на разводы и повторные браки, а также несмотря на супружескую неверность, широко распространённую во всех существующих обществах, — тоже странно, не правда ли?

Поистине, человек самый удивительный примат.

Немоногамная физиология и прочие следы промискуитета человека

Как было сказано, антропологи XX века подчёркивали, будто "мы не обнаруживаем никаких следов промискуитета у человека в прошлом", но при этом было неясно, какие именно «следы» они ожидали увидеть. Что конкретно могло быть объявлено "следами промискуитета"? Антропологи прошлого и сами этого не знали. Но сейчас нам известно гораздо больше, а потому и "следы промискуитета" у древнего человека мы назвать можем. Часть из них зафиксирована в анатомии и физиологии человека и немного — в культурных феноменах. Начнём по порядку.

1. ПОЛОВОЙ ДИМОРФИЗМ

В современной литературе очень популярна концепция связи полового диморфизма обезьян (разницы в размерах самцов и самок) с системами их спаривания. Считается, что самцы существенно крупнее самок (гориллы, павианы) при гаремной системе спаривания, — якобы такие виды эволюционировали в условиях постоянных битв между самцами за право владеть «гаремом», что в итоге и привело к отбору наиболее крупных самцов. В то же время при моногамной системе спаривания разница в размерах самца и самки отсутствует (гиббоны), — якобы потому что самец исторически ни с кем не был вынужден драться за обладание самкой, так как виду свойственно образование пар. Промежуточное положение между этими крайностями (но всё же ближе к моногамным) занимают виды с промискуитетом (шимпанзе, макаки) — раз все самцы спариваются со всеми самками, то и драться тоже ни за что не нужно, а потому самцы лишь немного крупнее самок (как и у человека, кстати). В таком виде эта концепция и кочует из книги в книгу, не вызывая нареканий учёных. Но в действительности с ней всё не так просто. К ней есть вопросы.