Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений

Разногласия относительно прав на наследство обычно решались войной. После меркантилистских торговых войн войны за престолонаследие и вообще за наследство стали господствующей формой международного конфликта. Однако поскольку споры династий, опосредуемые сетью междинастических отношений, автоматически затрагивали почти все европейские государства, любой кризис, связанный с наследством, легко мог превратиться в многосторонний, общеевропейский конфликт. Война за польский престол (1733–1738 гг.) накануне смерти польско-саксонского короля по большей части не относилась к вопросам Польши, а была инициирована Францией, стремившейся вернуть свои владения, существовавшие у нее до Утрехтского договора. Смерть не имевшего сыновей императора Карла IV вызвала Войну за австрийское наследство (1740–1748 гг.) несмотря на Прагматическую санкцию. Смерть не имевшего наследников Баварского электора Макса Йозефа в 1777 г. вызвала войну за баварское наследство (1778–1789 гг.), в которой Пруссия и Австрия боролись за территорию, лишенную короля. В 1700 г. смерть бездетного испанского короля Карла II и решение Людовика XIV отдать Испанскую империю своему внуку Филиппу Анжуйскому стало причиной войны за испанский престол (1702–1713/1714), в которой участвовали все крупные западно- и центральноевропейские державы. С современной точки зрения иронией всемирной истории может показаться то, что болезнь ребенка Карла II Испанского, а также его последующее выздоровление и выживание отсрочили разделение мира на тридцать лет. Однако эти «безумства» были жестко вписаны в собственническую структуру династической системы государств. Пока собственническое королевство оставалось доминирующим в Европе политическим режимом, международные отношения структурировались главным образом междинастическими семейными отношениями.

Династические правила престолонаследия как международное публичное право

Из-за превратностей отношений династических семей фиксация правил престолонаследия и передачи наследства стала вопросом международного значения; их кодификация, признаваемая на международном уровне, была формой предупредительного действия. Но, вопреки конструктивизму, исчерпывающее понимание этих конститутивных правил требует вначале распознать общественные условия династического суверенитета. В этом контексте «частное» семейное право стало неотъемлемой частью не только конституционного права, но и международного публичного права, то есть крайне важным для европейских правителей вопросом. Конституционные правоведы больше изучали династические генеалогии, а не положительные принципы конституционного и международного права. В самом деле, последнее может быть прочитано в качестве каталога первого^[193]. То есть пристальное внимание правящих домов к принципам регулирования престолонаследия включалось в сознательную стратегию разрешения структурно воспроизводимых конфликтов по поводу собственности. Наследственное право стало осью абсолютистского государственного интереса и вообще абсолютистской системы государств [Kunisch. 1979, 1982] (см. также: [Czempiel. 1980. S. 447; Grewe. 1984. S. 48-339]).

Наведение порядка в этих деликатных вопросах требовало, однако, того, чтобы монархи были лишены контроля над собственным завещанием и отдали его кодифицированной системе права и законов о престолонаследии, образующих корпус так называемых «фундаментальных законов» (loix fondamentaux). В Дании после опасных для государства Северных войн (1655–1660 гг.) Lex regia^[194]1665 г. стал основанием для принципа мужского первородства и неделимости территориальных владений. Непрерывность династии, а не случайная воля монарха должна была гарантировать целостность территории, как и политическую стабильность. С этой точки зрения суверенитет обеспечивается династией, а не отдельным монархом. Здесь мы видим, таким образом, попытку подчинить причуды частного семейного права более устойчивым принципам raison d’État – lex fundamentalis et immutabilis^[195]. Таково было намерение, а реальность, конечно, от него сильно отличалась именно потому, что собственнический характер королевства не был преодолен, и ни один институт не был достаточно могущественным для того, чтобы карать за нарушения закона, после того, как сословия предоставили королю абсолютный суверенитет. Конституционная семантика стабильности, определяющая суверенитет в качестве неотчуждаемого, неограниченного, неотзываемого, неделимого и не погашаемого сроком давности, снова и снова сталкивалась с внутренне неустойчивой династической практикой.