Захват и раздел Польской территории тремя сторонами не привел к восстановлению положения, существовавшего до русских приобретений на Балканах или до Французских революционных войн. Уравновешивание сил провалилось, однако ликвидационное равновесие сработало. Династическое равновесие подталкивало к войне, а не к миру. Но война вела не к новому равновесному распределения сил между постоянным числом акторов, а к систематической ликвидации менее крупных государств. Именно эта практика династического равновесия, а не нововременного баланса сил в 1793 г. вызвала недовольство такого философа Просвещения, как Иммануил Кант: «Поддержание всеобщего мира посредством так называемого равновесия сил в Европе, которое напоминает дом Свифта, который был построен с таким строгим соблюдением всех законов равновесия, что тотчас рухнул, как только на него сел воробей, является чистейшей химерой» (цит. в: [Wight. 1966а. Р. 170–171]). Другими словами, история с разделом Польши не подрывала дух династического уравновешивания, а была его точным выражением [Arentin. 1981; Grewe. 1984. S. 395–397][205]
.Баланс сил остается неопределенным инструментом объяснения, поскольку он истолковывает любой исход в зависимости от того, из какой перспективы смотреть – из перспективы всей системы или же одного ее элемента. Если государство сохраняется, причины ищутся в стабилизирующей и защитной функции баланса сил; если же оно гибнет, в качестве причины выдвигается потребность в новом системном равновесии. Реалистическая, неореалистическая или конструктивистская теории неспособны понять исторический характер разделов Польши, силы, вызвавшие их, и их результат. Пока исторически ограниченные практики уравновешивания сил и образования союзов не принимаются всерьез, стремящиеся к универсальным выводам теории МО по-прежнему будут неспособны понять историческую специфику.
В целом, целью уравновешивания сил в раннее Новое время было не сохранение status quo
и не восстановление status quo ante, а приобретение территорий. Оно было осознанной техникой расширения, мотивируемого династическим политическим накоплением, которое вело к циклам стабилизации и дестабилизации распределения территорий, постоянно менявшим свою конфигурацию, а не автоматическим механизмам, скрытым за спиной политических акторов. Если агрессор не достигал успеха, convenance обеспечивала увеличение территории, пропорциональное нанесенному им ущербу. Однако династическое равновесие не нуждалось в агрессорах, оно нуждалось в жертвах. Поэтому оно склоняло скорее к прикреплению к государству-лидеру (bandwagoning), а не к уравновешиванию [Luard. 1992. Р. 335–337; Schroeder. 1994b][206]. Значительное снижение числа европейских суверенных государств в период между 1648 г. и XIX в. осуществилось не вопреки балансу сил, а именно по причине политики хищнического равновесия и прикрепления к лидеру. Династическое уравновешивание сил не предполагало сохранения равномерного их распределения. Оно не стало «средством сохранения независимости государств» [Holsti. 1991. Р. 69] и не наложило «запрет на территориальные изменения» [Butterfield. 1966. Р. 144]. Оно означало лишь равенство в накоплении территорий [Wight. 1966а. Р. 156; 1978. Р. 187; Gulick. 1967. Р. 71]. Логика династической анархии породила династическую систему коллективной максимизации богатств, в которую были включены хищнические монархи. Баланс сил является не естественной и универсальной производной анархии, а результатом особых интересов членов, образующих разные геополитические системы. В силу сохранения логики геополитического расширения система династических государств вряд ли когда-либо вообще могла выработать совокупную заинтересованность в поддержании status quo. Династическая практика равновесия как convenance была инструментом геополитического накопления. Однако, как мы увидим в следующей главе, под воздействием внешней политики Британии после 1688 г. такая практика была вынуждена существенно измениться.6. Демистификация вестфальского мира
Собственническое династическое правление против суверенитета