Вопреки Марксу и Энгельсу времен «Манифеста коммунистической партии», распространение капитализма не было экономическим
процессом, в ходе которого транснациональные силы рынка или гражданского общества тайно проникли в докапиталистические государства, подталкиваемые логикой дешевых товаров, которая каким-то образом усовершенствовала общемировой рынок. Это был политический и, a fortiori, геополитический процесс, в ходе которого классы докапиталистического государства начали разрабатывать контрстратегии воспроизводства, чтобы защитить свои позиции в международной среде, которая ставила их в невыгодное экономическое ивоенное положение. Чаще всего именно тяжелая артиллерия сносила докапиталистические стены, тогда как создание и воссоздание этих стен требовало новых государственных стратегий модернизации. Эти стратегии не были единообразными; они могли быть представлены, например, как интенсификацией внутренних отношений эксплуатации и построением все более репрессивного государственного аппарата, необходимого для военной и фискальной мобилизации, так и «просвещенными» политиками неомеркантилистского или империалистского толка или же принятием либерально-экономического курса. Но так или иначе докапиталистические государства, столкнувшиеся с угрозой исчезновения, вынуждены были приспосабливаться, усваивать новую политику, претворять ее в собственных условиях – или же изобретать радикальные контрстратегии, среди которых наиболее значительной является социализм. Эти вариации в реакциях государства отражают взрывоопасные сочетания различных хронологий столкновения с британским давлением и другими развитыми капиталистическими государствами и наличных классовых конфигураций внутри стран, которые, с одной стороны, исключали одни государственные стратегии, но с другой – управляли другими. Хотя первичный толчок к государственной модернизации и капиталистической трансформации был геополитическим, реакции государств на это давление преломлялись через классовые отношения, специфичные для каждого национального контекста, то есть в том числе через классовое сопротивление. В этом смысле «выравнивание провинций» порождало не что иное, как Sonderwege (особые пути). Если Британия и показала своим соседям образ их будущего, последний был весьма серьезно искажен. И наоборот, в самой Британии не могла развиваться чистая культура капитализма, поскольку с самого начала страна была втянута в международное окружение, которое влияло на ее внутреннюю политику и долгосрочное развитие. Искажения были, таким образом, взаимными.Перенос капитализма на континент и остальную часть мира вызвал множество социальных конфликтов, гражданских и международных войн, революций и контрреволюций, однако его главным механизмом оставалось геополитически комбинированное и социально неравномерное развитие[234]
. Это понятие позволяет нам избежать как ошибки, встречающейся в работах по геополитической конкуренции, которая заключается в экстернализации военного соперничества, превращаемого в отдельный реифицированный уровень детерминации, так и экономического редукционизма. Международные отношения после 1688 г. были не продолжением логики смены одних великих держав другими в рамках принципиально неизменной структуры анархии, а выражением колоссальной человеческой драмы. Это было долгое и кровопролитное преобразование – переходный период, во время которого получили всеобщее распространение процессы капиталистического расширения и трансформации режимов. Этот переход, если говорить схематически, шел от 1688 г. к Первой мировой войне для Европы, от Первой мировой – ко Второй мировой войне для остальной части несоциалистического мира и от 1917–1945 гг. к 1989 г. – для социалистического мира[235]. Таким образом, рождение полностью оформленной мироэкономики можно считать завершенным. Международные отношение в этот долгий период трансформации можно назвать модернизирующимися, а не нововременными. Это история еще ждет своего историка.