Везде, где рыцарям удавалось удержать власть над недавно приобретенными сеньориями, процесс продолжался формированием феодального государства. Возникли новые королевства. Социальная трансформация и географическая интеграция европейской периферии объединили континент в социальном, военном, торговом, культурном и религиозном отношениях, одновременно накрыв его духовным зонтиком папского политического контроля. Балтийское море, северная Атлантика, а также Средиземное море стали акваториями католичества, на которых все больше начинали господствовать города-лиги и города-государства, связывающие Любек и Реваль (Таллин), Гамбург, Брюгге и Лондон, Геную и Барселону, Венецию и Константинополь с Александрией. Несмотря на установление торгового и культурного единообразия, политико-территориальная разобщенность сохранялась. В силу феодального характера колонизации экспансия начала тысячелетия породила не зависимые колонии, а независимые династические политические образования. Эта тенденция была встроена в межличностную структуру феодального способа эксплуатации; она же создавала место не для общеевропейского имперского господства, а для властно-политических расколов, которыми быстро воспользовались недавно появившиеся династии. Политическая карта Европы к концу XIV в. показывает, что феодальная государственность рассталась с призраками собственного прошлого – с образами Римской и Каролингской империй. Хотя возникли новые империи (Испания и Германия), могущественные монархии (Франция и Англия), а также претендующее на верховенство папство, борьба за превосходство между неравными политическими образованиями в Европе так и оставалась незавершенной. Несмотря на то, что развитие многоакторной Европы не было необратимым процессом, возникновение множества политических структур в пределах культурного единства христианской Европы снова и снова подрывало универсалистские имперские амбиции, питаемые сохраняющейся логикой (гео)политического накопления.
Однако если политический плюриверсум стал играть роль конститутивной черты европейской геополитики, он не предполагал территориальной идентичности своих элементов, также как и не мог он запустить процесс формирования нововременного государства. Феодальный колониализм не был ни структурным развитием социальной и политической организации трудовых процессов, ни прыжком технологических инноваций. Сохранение принудительного извлечения прибавочного продукта аграрного труда в период всего Средневековья означало то, что присвоение, которым была занята знать, оставалось в территориальном отношении, прежде всего, экстенсивным, а в политическом – интенсивным. Именно потому что непосредственные производители продолжали владеть средствами собственного выживания, не могла реализоваться определяемая постоянным инвестированием капиталистическая логика систематического снижения затрат посредством замены рабочей силы технологическими инновациями с результатом в виде роста производительности. Поэтому, хотя внеевропейская экспансия продолжалась, внутриевропейская конкуренция за рабочую силу и территорию, а также классовый конфликт между сеньорами и крестьянством, определяемый уровнем эксплуатации, усиливались в равной мере.
Торговля для средневекового колониализма оставалась эпифеноменом, однако распад Каролингской империи создал «промежутки», внутри которых города смогли освободиться от политического контроля территориальных принцев (случай Италии анализируется в: [Tabacco. 1989. Р. 182–236]). Но хотя политическая автономия городов была достигнута в тех регионах, где короли были слишком слабы, чтобы восстановить свою власть после «Феодальной революции» (в Германии, северной Италии, Фландрии), эти города оставались зависимыми в экономическом отношении от спроса правящего класса. Подъем и падение средневековых городов были жестко связаны со способностью класса держателей земель извлекать прибавочный продукт и, в частности, с кредитоспособностью королей, берущих средства в долг. Если городам не удавалось превратиться в землевладельческие города-государства с независимыми источниками неторговых доходов (Венеция), их процветание определялось спросом знати, который в свою очередь зависел от рент, извлекаемых из крестьянства в условиях эко-демографических колебаний аграрного общества. Возобновление торговли на большие расстояния в XII в. само было результатом возросшего спроса аристократии, основанного на усилившейся эксплуатации систематически закрепощаемого крестьянства. Она, естественно, усилила военную конкуренцию внутри знати, что в свою очередь запустило маховик торговли. Когда же в XIV в. разразился кризис, первыми пострадали именно города.