Миф о Христе. Том II

Тем же христианским направлением, которое самым решительным образом противопоставляло себя иудаизму, был гностицизм. Корни последнего, — как доказал, между прочим, Фридлендер, — восходят ко времени возникновения христианства. В качестве же развитой религиозно-философской теории или в качестве теософии гностицизм встречается нам только во втором веке. В данную эпоху павлинизм, — как это доказали, кроме Голстена, также Пфлейдерер, Вейцзекер и др., — обнаруживает наибольшую родственность с гносисом. Здесь, как и там, понятие веры переходит в понятие знания, это знание основано на божественном откровении и является благодатью души независимо от признания определенных фактов откровения. Здесь, как и там, мы встречаемся с насквозь пропитанным дуализмом мировоззрением, в котором бог и мир, закон и благодать, смерть и жизнь, дух и тело и т. д. являются резкими противоположностями друг другу, а вместе со стремлением к спекулятивному толкованию данных религиозного опыта рука об руку идет склонность к мистике и аскетизму. Общими у них обоих являются как их понятие о боге, христология и учение об искуплении, так и вся масса идей, вроде гносиса, благодати, плеромы, эктромы, жизни, света, и т. д. Oбa они сходятся не только в их сознательном презрении к истории, но и в их враждебности к иудаизму и в низкой оценке, — больше того: п одном отрицании закона. Больше того: в одном случае связь Павла с гносисом столь очевидна, что она одновременно может быть использована прямо-таки в качестве довода против предположения, что Павел знал об историческом Иисусе. Это — место в первом послании к коринф., 2, 6 сл., где апостол говорит о «властях века сего», которые, распиная на кресте «господа! славы», не знали, что творят. Ван Маненом и другими давно признано, что под этими «властями» следует понимать не иудейское или римское начальство, вообще не каких-либо земных владык, а скорее «врагов мира сего», демонов, высшие силы, которые, правда, временно еще господствуют на земле, но, в виду приближающейся победы искупителя, все же исчезнут». А это гностическое понимание искупительной смерти, которое вместе с тем проводит и Павел; а на этом базируется утверждение, что он понимал жизнь Иисуса вообще не как историческое событие, а только как метафизическую драму, в которой небо и земля борются друг с другом из-за власти.

Известно, что выдающиеся гностики, вроде Василида, Валентина и прежде всего Маркиона, охотно ссылались на Павла. Маркиону его любовь к Павлу принесла даже имя «апостола еретиков». Все это можно объяснить тем, что гностицизм второго века из самого Павла позаимствовал свой источник и присвоил себе идеи Павла при создании своего собственного идеального здания. А может быть, и то, что оба они, — павлинизм и гностицизм, — принадлежат к одной и той же эпохе и являются только различными побегами от одного и того же корня. И последнее предположение оказывается более вероятным, если принять во внимание, какую хорошо подготовленную почву предполагают послания, если только они, действительно, вышли из общей. Такие сложные догматические изъяснения, какие прежде всего содержатся в послании к римлянам, заставляют делать вывод о длительном развитии, в течение которого идеи апостола должны были не раз обсуждаться, ставиться на повестку дня и продумываться. Они указывают на близкое знакомство с павлинизмом, какое едва ли можно допустить в то время, и притом еще в далеком Риме, где послание, по общепринятому мнению, было написано. «Павлинизм, — говорит ван Манен, — по-видимому, общеизвестный и часто обсуждаемый факт, у него есть свои защитники и свои противники, свои лозунги и традиционные выражения, свой собственный язык, не нуждающийся ни в каком пояснении, так как он предполагается известным читателям». Без всякого пояснения апостол употребляет ряд таких выражений, которые, пожалуй, могли быть понятны только в кругу гностиков второго века, но они ни в коем случае не могли рассчитывать на понимание их в посланиях к только что основанным общинам в средине первого века, через несколько десятков лет после смерти Иисуса.