Миф о Христе. Том II

Плохо дело обстояло бы с признанием подлинности Павловых посланий, если бы ее защитники не могли предложить ничего другого, кроме тех доводов на основании чувства и настроения, с которыми мы уже познакомились. Но у них есть еще другие основания. Ведь, по мнению ф.-Содена, еще никто не мог объяснить происхождения этих посланий во втором веке. «Они трактуют, и притом с глубочайшим волнением, о многих, даже слишком многих вещах, которыми во втором веке в среде христиан никто уже серьезно не занимался, как мы это видим из прочих подлинных документов самого христианства» (29). Точно так же заверяет и Юлихер: «они не подходят ни к какому другому времени, кроме годов между 50 и 64». Конечно, другие, особенно же голландские ученые, относительно всего этого держатся прямо противоположного мнения. Они указывают, между прочим, на богатую внутреннюю жизнь общин, к которым обращается Павел со своими посланиями, на их выработанную организацию и церковные распорядки, которые трудно совместить е представлением, что мы имеем дело с только что основанными, совсем еще юными общинами, и которые, скорее, заставляют заключать об их более длительном существовании. Так, в особенности ван Манен пытается показать положение римской общины таковым, в каком ее еще нельзя представить в 59 году, когда, будто бы, было послано ей послание к римлянам[39]. Аналогичную мысль развил и Штек относительно коринфской общины. Установления, как, Напр., крещение за мертвых и аскетическое брачное законодательство, скорее, указывают на второй, пропитанный гностицизмом век, чем на половину первого, если не хотят допустить, что культ Иисуса гораздо древнее, чем склонны признать это наши теологи, и что гностицизм является корнем всего христианства. Да и раздоры и деление на партии в коринфской общине, об устранении которых заботился Павел, и сущность которых еще никто не Мог постигнуть, производят вполне такое впечатление, как будто бы они «только схематически описаны под известными и подходящими для того именами апостольского времени, и целью всего этого описания вообще было предостеречь от церковных раздоров, которые так пышно расцвели повсюду в последующее время». Утверждали, что говорение на неизвестных языках, о котором трактуется в первом послании; к коринф., 12-14, во втором веке было «вполне забыто», а из этого обстоятельства хотят вывести довод за то, что Павловы послания должны были быть написаны в первом веке. Но «экстатически-методистское» явление языкоговорения является столь всеобщим, повторяющимся во все времена религиозного возбуждения, что оно еще и в настоящее время, как известно, проявляется у некоторых религиозных сект, так что из молчания о нем прочих писателей второго века, конечно, нельзя делать никакого вывода о подлинности Павловых посланий. Об языкоговорении мы знаем из посланий апостола, относительно которых предполагают, что они принадлежат первому веку. В таком случае, как же можно утверждать, что эти послания должны были принадлежать первому веку потому, что в них рассказывается об языкоговорении? Да и вопрос об обрезании во втором веке вовсе не потерял еще своей остроты, как утверждает Клемент; это ясно видно из диалога Юстина с Трифоном-иудеем. Ведь, здесь на вопрос, могут ли спастись и иудео-христиане, придерживающиеся Моисеева закона, дается тот ответ, что в этом им ничто не препятствует, если только они не склоняли к соблюдению этого закона христиан из язычников под предлогом, что последние иначе спастись не могут, и если они не отказывались от совместной жизни с христианами из язычников, — признак того, что около средины второго века партии в христианстве боролись друг с другом приблизительно так, как это имеет место в послании к галатам.