Миф о «немецких деньгах большевиков» — памятник мракобесию

Козловский в своих показаниях дает такую же характеристику этого коммерсанта.

О лживости доноса Бурштейна свидетельствует и еще один источник. Русская миссия в Дании проверяла его сообщение о сношениях эмигрантов с германскими коммерсантами и выявила их отсутствие [136].

Любопытно, что компаньон Бурштейна, Лыкошин (брат сподвижника Столыпина), пытался обелить того при помощи якобы положительных оценок, которые Бурштейну дали зарубежные партнеры. Но в предоставленных им трех отзывах лишь один раз было сказано, что партнеры обнаружили «у Ваших славных сотрудников г[осподи]на Бурштейна и Рабиновича такую тонкую наблюдательность и сметливый ум…» [137]. Вряд ли эта формула вежливости перевешивает негативную оценку Бурштейна, в которой сходились революционер, дипломаты и генштабисты! К его словам не прислушались даже тогда, когда уже набирала ход «борьба с немецким засильем», «охота» на иностранные фирмы. Н.В. Греков, изучивший методы работы контрразведчиков, пишет: «… разработка версии о существовании фирм-шпионов открывала необъятные возможности для карьеристов. Дело в том, что практически все крупные иностранные фирмы имели правления в столицах и филиалы в провинции, следовательно, обладали потенциальными возможностями вести разведку» [138]. Летом 1915 г. по всей стране были проведены повальные обыски у фирмы «Зингер», обернувшиеся позором для ищеек: только против двух ее сотрудников были выдвинуты обвинения в государственной измене [139]. Фальсификации стали нормой и даже главным методом работы царских спецслужб — это подтверждают выводы Грекова, указанные выше проделки охранки в Туркестане, дело Мясоедова и данные, приводимые Соболевым. Вот как ловко научились изыскивать «врагов» бравые борцы с иностранным шпионажем, которые расплодились перед войной и за 1911—1913 гг. съели 2,5 млн руб. бюджета [140].

Тем не менее Иванцова ищет какие-то посторонние причины невнимания к обращению всем омерзительного Бурштейна: «Органы контрразведки, возможно, по причине своей загруженности в военное время сочли его несерьезным» [141]. (Думаю, кстати, что «несерьезным» что-либо признается не из-за «загруженности» оценивающего, а из-за незначительности самого предмета, его ничтожности; но, так и быть, спишем это просто на неудачную формулировку). И в этом вопросе она переламывает свое подобострастие перед спецслужбами и указывает на их слепоту: «… “темный делец”, явно намеревающийся за свои услуги вернуть себе право пребывания на территории Российской империи», «абсолютно верно» (!!) охарактеризовал «сам характер связи российских социал-демократов с германскими источниками финансирования: “Излюбленный прием германцев придать политическим своим целям коммерческий характер”» [142]. У Иванцовой сомнений нет: предательство было.

На это совершенно дикое заявление, на это доверие к умозаключениям проходимца можно ответить словами того же Н.В. Грекова: «Видимо, три обстоятельства подтолкнули русские власти к идее отождествить тайную агентурную сеть противника и действующие на территории империи иностранные фирмы (особенно имевшие в составе правлений германских подданных). Во-первых, регулярные доносы сыпались, прежде всего на известных в мире бизнеса людей, многие из которых были австрийскими или германскими подданными, либо являлись этническими немцами с русским подданством. Во-вторых, высшие правительственные органы уже в начале войны подали пример огульного обвинения иностранцев в пособничестве врагу. В-третьих, тыловая контрразведка лихорадочно, но безуспешно пыталась нащупать выходы на агентурную сеть противника, и поэтому, не находя иных способов, все чаще обращала внимание на легально действовавшие предпринимательские структуры, в которых видную роль играли немцы» [143]. То есть подлинными причинами таких заявлений Бурштейна было превратное, своекорыстное толкование патриотизма и кризис государственного аппарата. Я даже готов предположить, что Бурштейн и ему подобные доносчики в какой-то степени искренне переживали поражения царской армии и желали наказания виновных, но в ответ их спящее сознание порождало лишь подобные химеры, превозносимые теперь Иванцовой в качестве истины. А в условиях уже полного краха старого порядка, пишет далее Н.В. Греков, «в отчетных документах контрразведывательных органов, касавшихся проблемы “фирм-шпионов”, в 1917 году анализ фактов окончательно подменили оценочные, эмоционально-окрашенные суждения, основанные на домыслах, даже стиль изложения приобретает публицистический оттенок» [144]. Тогда-то и Бурштейн пришелся ко двору. Вот какими красками блистала заря свободы России в 1917 г. при Временном правительстве!