Миф о «немецких деньгах большевиков» — памятник мракобесию

Нужно еще остановиться на фигуре Цивина. Точнее, на том, как к его казусу отнеслись антисоветские эмигранты — правые социалисты. Их переписку по этому вопросу опубликовал Фельштинский, завзятый сторонник антибольшевистских мифов, предоставив тем самым еще один аргумент против своих безграмотных утверждений. Когда в конце 1950-х гг. вышла книга Земана с документами, доказывающими сотрудничество эсера Цивина с германским МИДом, бывшие левые меньшевики Николаевский и Абрамович и эсер Павловский (последний, кстати, вернулся в Россию в 1917 г. в качестве переводчика инициатора антибольшевистской кампании министра Тома!) стали настойчиво открещивать лидеров эсеров Чернова и Натансона от финансовых связей с Цивиным. Аргументы эмигрантов были вполне справедливы, потому что Цивин в своих отчетах не скупился на явную ложь. Но при этом им пришлось признать, что Чернов все-таки какое-то время брал деньги на газету от Цивина, но вообще лидеры эсеров «помощи от немцев сознательно не получали» [362]. Эмигранты также установили, что партийный эсеровский суд так и не вынес Цивину осуждающего вердикта: тому, вероятно, удалось скрыть источники своих средств; но эсер Гольдштейн остался с подозрением, что руководство партии слишком нуждалось в деньгах Цивина [363]. Николаевский так охарактеризовал Цивина и его подельника: «Они не были изменниками России, они не были союзниками немцев, они просто легкомысленно выманивали деньги у немецких дураков, которые такие деньги раздавали налево и направо, ничего не проверяя и не контролируя» (курсив мой. — Р.В.) [364]. Николаевский нашел еще более хлесткие (и правильные!) слова по адресу имперских ведомств: «Люди, привыкшие считать немцев чрезвычайно деловыми и дотошными людьми, вряд ли поверят, что германские военные и гражданские власти могли проявлять такую совершенно детскую доверчивость и наивность с людьми, именовавшими себя русскими революционерами» (курсив мой. — Р.В.) [365]. Легко убедиться, что это именно тот подход, правоту которого я доказываю. Но фантасмагоричность сюжету придает убежденность названных эмигрантов в том, что большевики-то немецкую помощь получали и получали сознательно! Причем в пересказе Фельштинского их «доказательства» выглядят просто смешными: деньги шли от австрийско-венгерского, а не германского генштаба; существует телеграмма от 24 июля 1917 г., переданная Ганецким при помощи шифра кайзеровского МИДа; немцы печатали прокламации для большевиков то ли в типографии своего морского ведомства и пересылали их через Стокгольм, то ли в типографии самого российского морского министерства (для этого они должны были его захватить, разве нет?) [366]. И Фельштинский, многозначительно это излагая, почему-то избегает публиковать такие сильные козыри!

Словно пораженные слепотой, эмигранты пишут о германско-большевистских деньгах на тех же страницах, где только что сами высмеяли наивных немцев и заклеймили Цивина в авантюризме, начисто отказываясь видеть, что с Парвусом и большевиками история ровно та же. Да, Парвус — деятель более значительный, чем Кескюла или Цивин, поэтому он и сумел шире поставить авантюрное дело, составить свой вполне логичный «Меморандум», установить более прочные связи с немецкими чиновниками и вытрясти из них больше денег. Но суть этих казусов одинакова: прохвосты не имели влияния на революционное движение! Однако антисоветские эмигранты действовали по принципу «здесь читаю, здесь рыбу заворачиваю». Этот искаженный взгляд сложился в обстановке ошалелого эмигрантского антибольшевизма. Еще один его представитель, историк Катков, выдал в те же годы примечательную по своей предубежденности фразу: «… удивительно то, что беспристрастные историки на Западе, кажется, с течением времени придают все меньше и меньше значения обвинениям, которые в тот момент угрожали большевикам…» [367]. По убеждениям Каткова, антибольшевизм должен быть составной частью беспристрастности!