Миф о русском дворянстве

Защитники привилегий отдавали себе отчет, что находятся на передовой линии смертельной схватки между двумя несовместимыми формами организации общества, каждая со своей системой ценностей. Россия, подобно другим традиционным обществам, была страной аграрной, патриархальной и статичной, т. е. была организована таким образом, чтобы обеспечивать наибольшую преемственность и сводить к минимуму любые изменения. В этом обществе производство продуктов питания и других жизненно важных вещей рассматривалось одновременно «как несомненно низкое занятие, которым могут заниматься если не исключительно холопы, то в любом случае люди низкого общественного положения» и при этом связанное с другими занятиями «в цепи отношений неэкономического или только частично экономического значения»^{160}. При крепостном праве поместье одновременно служило не только удовлетворению основных материальных потребностей крестьянства и помещичьей семьи, но и обеспечивало крестьянам покровительство и руководство со стороны владельца поместья. Господин и его работники образовывали своего рода семейную общину.

Не будучи полностью самодостаточными, сельские общины, в которых жило подавляющее большинство любого традиционного общества, всегда до известной степени зависели от купцов, торгующих тем, что производили другие. Оттого ли, что существовало примитивное восприятие продуктов труда как органичной части того, кто их произвел (и, следовательно, торговля тем, что произведено другими, ощущалась как морально предосудительное дело в традиционных обществах), и наверняка потому, что деятельность купцов воплощала ценности, чуждые сельской общине, — традиционные общества обычно относились к купцам как к посторонним, для которых не было «естественного и пристойного места в обществе» и которые самим своим существованием угрожали ценностям общества и его стабильности. Вот что написал об этом специалист по проблемам экономического развития: «В деревнях почти всех традиционных обществ очень высоко ставятся сплоченность и обязанность помогать друг другу. Это чувство взаимоподдержки распространяется и на вышестоящих; существует чувство взаимозависимости и взаимных обязательств между простыми людьми и вышестоящими группами элит… Купцы-финансисты не принимают в расчет этих взаимных обязательств. Они являются одинокими волками, или, если угодно, первыми представителями homo oeconomicus, которым выгодно совсем не то же самое, что другим членам общества, и которых все остальные в обществе рассматривают как людей аморальных и антиобщественных»^{161}.

Этих посторонних людей обычно держали под контролем с помощью мер, которые Макс Вебер описал как «барьеры на пути свободного развития рынка» и «власти чистой собственности, самой по себе», препятствуя определенным продуктам «путем монополизации участвовать в свободном обмене. Эта монополизация может осуществляться через правовые установления или традиционно»^{162}. В дореформенной России самое ценное благо — земля, населенная крепостными, — была правовыми средствами монополизирована в пользу потомственного дворянства.

Исчезновение этой монополии как следствие освобождения крестьян и превращения сельскохозяйственных земель в самый обычный товар, вместе с разрушением всевозможных цепочек, на которых держались взаимоотношения между дворянами-землевладельцами и крестьянством и место которых заняли чисто экономические отношения (землевладелец и арендатор, хозяин и наемный работник), означало, как сословники это ясно понимали, решающую победу «купеческих ценностей» над ценностями традиционной общины. И в самом деле, Великие реформы отчасти являлись результатом эгалитаризма и стимулом к дальнейшему распространению индивидуалистических ценностей, по самой сути своей враждебных иерархическим и корпоративным ценностям традиционного общества. Уменьшая роль наследственного статуса, реформы увеличивали значение личных достижений. Заменив прежнюю сеть патриархальных отношений между помещиком и его крепостными чисто экономическими отношениями и обратив землю в обычный товар, реформы облегчили превращение производительных функций в главный источник социального статуса. Можно сказать, еще раз используя терминологию Макса Вебера, что в последней трети XIX в. Россия была обществом, в котором традиционный «иерархический порядок» оказался подорванным «притязаниями чисто экономических способов приобретения собственности», и превращалась в общество, в котором «функциональные интересы», а не статусные различия будут играть важнейшее значение^{163}.