Мифы и факты русской истории

Пётр отличался от предшественников не программой действий, а методами её исполнения. Об этом хорошо написал Ключевский: «Самая программа Петра была вся начертана людьми XVII в. Но необходимо отличать задачи, доставшиеся Петру, от усвоения и исполнения их преобразователем. Эти задачи были потребности государства и народа, сознанные людьми XVII в., а реформы Петра направлялись условиями его времени... Программа заключалась не в заветах, не в преданиях, а в государственных нуждах, неотложных и всем очевидных». Ключевский был одним из немногих историков, указавших на преемственность деятельности Петра по отношению к устройству и общественному порядку Московского государства: «Не трогая в нём старых основ и не внося новых, он либо довершал начавшийся в нём процесс, либо переиначивал сложившееся в нем сочетание составных частей... с целью вызвать усиленную работу общественных сил и правительственных учреждений в пользу государства».

По мнению Л.Н. Гумилёва, «петровская легенда» о царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуры, была придумана немкой Екатериной И. «На самом же деле всё обстояло не совсем так, а вернее, совсем не так. Несмотря на все декоративные новшества, которые ввёл Петр, вернувшись из Голландии: бритьё, курение табака, ношение немецкого платья, — никто из современников не воспринимал его как нарушителя традиций». Традиции на Руси, пишет Гумилёв, нарушали всё время — и Иван III, и Иван Грозный, и Алексей Михайлович с Никоном. Контакты с Западной Европой у России не прерывались, начиная по крайней мере с Ивана III. Привлечение на службу иностранцев вообще принималось как нечто вполне привычное. «Но как в XV — XVII вв., так и при Петре все ключевые должности в государстве занимали русские люди». Пётр хорошо платил иностранцам, но не давал им власти. «Все петровские реформы были, по существу, логическим продолжением реформаторский деятельности его предшественников: Алексея Михайловича и Ордин-Нащокина, Софьи и Василия Голицына».

Рассмотренные в настоящей главе факты — «ненамеренные свидетельства» об управлении, социальной организации и экономическом положении населения в России XVII — первой четверти XVIII в., — однозначно показывают непрерывность развития допетровской и петровской России как государства. К такому же выводу в свое время пришли Ключевский и Гумилёв. Тогда непонятно, откуда взялся такой накал страстей и почему два столетия продолжается столкновение мифологий о Петре и допетровской Руси? Отмахнуться от ответа не получится, поскольку вопрос остаётся злободневен и сегодня. Ключевский, пожалуй, больше других размышлявший о личности и значении Петра, считал, что всё дело в способе, каким Петр проводил реформы. Он писал:

«Реформа, совершённая Петром Великим... ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе... Но всё это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью... бороться с предрассудками и страхами... Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества... она усвоила характер и приемы насильственного переворота, своего рода революции. Она была революцией не по своим целям и результатам, а только по своим приёмам и по впечатлению, какое произвела на умы и нервы современников. Это было скорее потрясение, чем переворот».

Мифы о «застойном» XVII в. Объяснение, предложенное Ключевским, вызывает сомнения. Ведь манеры реформ Петра — бритье бород, ассамблеи, кубок Большого орла, наконец, петровская дубинка, — могут служить темой исторических анекдотов, но не предметом дискуссий. Если под способом реформ понимать жёсткость и жестокость царя — посылку десятков тысяч мужиков на рытье каналов и строительство Петербурга, беспощадную расправу с противниками реформ, вплоть до собственного сына, истощение сил страны, — то здесь нет ни новизны, ни предмета спора. Московские государи, как и европейские монархи, мало ценили чужую жизнь. Не говоря всуе о Грозном, вспомним Годунова. Избегавший казней Годунов тихо расправлялся с соперниками (они умирали в ссылках от нездоровья) и сгонял тысячи мужиков на строительство крепостей, где они (а как же иначе?) оставляли свои кости. «Тишайший» отец Петра зажег пожар на всю Россию, вызвав Раскол, а затем распорядился заморить голодом верующую по старому обряду боярыню Морозову и её сестру. Очевидно, не жестокость реформ является предметом спора в деяниях Петра I.