Мифы, легенды и предания кельтов

Разве я недостоин славы, недостоин быть в песне воспетым
В Кайр-Педриване, что четырежды повернулся?
Первое слово из глуби котла, когда раздалось оно?
Дыхание девяти дев его греет неспешно.
Не котел ли это владыки Аннувина? Каков же он с виду?
Бежит по краю его полоска жемчужин.
Он не станет готовить для труса и клеветника.
Меч, пламенеющий ярко, поднимется рядом
И останется в руке Ллеминауга.
Перед вратами Уферна[171] горел светильник.
Когда мы шли с Артуром – добрая это работа, —
Кроме семи, никто не возвратился из Кайр-Ведвид[172].

Котел связан также и с солнцем, пусть и более косвенно; в древнейших арийско-индийских мифах солнце – золотой сосуд, струящий свет и тепло, дающий жизнь. Копье заставляет вспомнить оружие бога грома Индры – молнию, в норвежской мифологии ему соответствует молот Тора. Поиск этих предметов воплощает сюжет о том, как некий божественный герой восстанавливает правильный порядок смены времен года, нарушенный в силу определенных обстоятельств наподобие тех, что и по сей день вызывают голод и эпидемии в Индии.

Итак, в валлийском «Передуре» проступают очертания исконного кельтского мифа, однако Грааль так и не появляется. Однако, судя по созданному Готье продолжению к Кретьену, Грааль фигурировал как символ изобилия в европейских, вероятно, бретонских версиях легенды. По крайней мере в одном из вариантов – в том, который Вольфрам взял за основу при создании своего «Парцифаля», – этот символ представлял собой камень. В большинстве случаев это был, однако, не камень, а котел или некий другой сосуд, наделенный привычными свойствами волшебного котла кельтских мифов. Сосуд этот определенным образом ассоциировался с окровавленным копьем. Оттолкнувшись от этих деталей, неизвестный певец в порыве вдохновения превратил древнюю повесть о мести и освобождении в колдовской роман, сразу же завладевший сердцами обитателей христианского мира. Чудесный котел преобразился в чашу евхаристии, копье же, как оказалось, причастно к преступлению более страшному, нежели убийство родича Передура[173]. Кельтская поэтичность, немецкий мистицизм, христианское благородство и магические представления, до сих пор бытующие в отношении некоторых каменных монументов Западной Европы, – все это в сочетании породило легенду о Граале и наделило ее удивительной притягательностью. На протяжении семисот лет литераторы, музыканты, художники обращались к ней; да и сегодня – кто осмелится утверждать, будто интерес к ней угас и башни Монсальвата растворились в дымке, из которой некогда появились?

Легенда о Талиесине

В сборнике, озаглавленном леди Шарлоттой Гест «Мабиногион», особняком стоит повесть о рождении и жизни легендарного барда Талиесина, валлийского Аморгена. Это предание взято не из «Красной книги Хергеста» (XIV в.), а из манускрипта XVI или XVII столетия и, по-видимому, никогда не пользовалось в Уэльсе особенной популярностью. В тексте содержится немало приписываемых Талиесину загадочных стихов, и они гораздо старше, нежели проза. Как указывал Альфред Натт в своем издании «Мабиногиона», автор сказания больше стремился создать некое обрамление для собранных вместе поэм Талиесина, нежели поведать о его удивительных деяниях.

Наибольший интерес представляет история о рождении поэта. «Во времена Артура и Круглого стола»[174] жил человек по имени Тегид Войл из Пенллин, а жену его звали Керидвен. У них был сын – Авагду, самое уродливое существо на свете. Чтобы он меньше страдал от своего безобразия, мать решила сделать его мудрецом. И вот, опираясь на знание, почерпнутое из книг Фериллта[175], она обращается к вечному кельтскому истоку магической силы – к котлу. Керидвен начинает готовить «котел вдохновения и учености для своего сына, чтобы все принимали его с почетом, чтобы ему открылось знание о будущем мира». Котел следовало кипятить год и еще день; волшебная же сила варева заключалась всего в трех каплях.