Читаем Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда! полностью

Впрочем, быть может, не столько безнравственными, сколько исповедующими фундаментально иные нравственные ценности. Сэр Мартин Соррелл — босс крупнейшего мирового рекламного агентства — WPP. В 2005 году он писал о том, что «мы на Западе имеем склонность считать, что у нас с китайцами одинаковые убеждения и система ценностей, что понятия о хорошем и плохом у нас совпадают. Однако это далеко не всегда так, и для нас чрезвычайно важно приобрести более глубокое понимание китайского характера». Эти слова эхом вторят сделанному сотню лет тому назад заявлению Джека Лондона о том, что «…их способ мышления радикально отличается от нашего». По мнению Лондона, «западное мышление, попытавшись проникнуть в сознание китайца, вскоре окажется в непостижимом лабиринте».

Мы постоянно снова и снова возвращаемся к этой теме. Тезис о «загадочности» китайской души остается столь же распространенным, каким он был во времена Редьярда Киплинга. «Тридцать лет назад нам на Западе были известны только непостижимые китайские лидеры», — заметил в 2009 году корреспондент Би-би-си Ангус Фрэйзер. А в 2012 году журналист «Файнэншл таймс» Филип Стивенс написал, что новый президент Си Цзиньпин олицетворяет собой «идеальное воплощение непостижимости».

Для многих из нас также остается мрачно притягательной тема жестокости китайцев по отношению к детям. Монах XVII столетия, брат Доминго Наваррете, обращаясь к западной публике, описывал виденную им сцену, когда родители нежеланного младенца, девочки, наблюдали за ее смертью: «Ее крошечные ручки и ножки распрямились, она лежала на спине на твердых камнях в грязи и сырости… ее крики пронзили мое сердце, но нисколько не тронули этих тигров». Возможно, это описание могло вдохновить издателей мемуаров Эми Чуа о том, как она терроризировала собственных детей в подлинно китайском стиле. Они придумали идеальное, способное завлечь читателя название для изданной в 2010 году книги: «Боевой гимн матери-тигрицы».

Мы как будто боимся отступить от сложившихся стереотипов и фантазий. Возьмем фразу, которая для многих из нас олицетворяет способность китайцев мыслить веками: «Сейчас еще рано об этом говорить». Считается, что именно так Чжоу Эньлай ответил Ричарду Никсону в 1972 году, когда американский президент поинтересовался мнением учтивого китайского премьер-министра о результатах Французской революции. Эта байка теперь развенчана. Государственные архивы в Пекине, так же как и свидетельство одного из американских официальных лиц, подтверждают, что Чжоу посчитал, что Никсон спрашивал его о последствиях протестов французских студентов 1968 года, а вовсе не о казни короля Людовика XVI и штурме Бастилии, отчего его ремарка и казалась содержащей в себе непроницаемость сфинкса. Иными словами, его высказывание относилось к событиям, произошедшим всего четырьмя годами ранее. Тем не менее миф о мыслящих в категориях столетий китайцах продолжает жить, так как прекрасно вписывается в систему наших предрассудков.

Или рассмотрим выражение: «Да придется вам жить в интересные времена». В Китае никто не слыхал о такой фразе. При этом на нее без конца ссылаются как на бессмертный образчик китайской мудрости. Почему? Не потому ли, что она укладывается в наше представление о китайской загадочности?

Не древность, а современность

Мы уже видели, что, согласно расхожим представлениям, китайцы являются заложниками собственной истории. Тем не менее очень часто не они, а мы сами одержимы прошлым этой страны. Коммунистических лидеров всегда представляют императорами наших дней. «Гао као» воспринимается как продолжение императорских экзаменов. Некоторые даже интерпретируют политику одного ребенка как своего рода трансформацию убийства младенцев. Даже современные политические протесты в Китае трактуются иностранцами в терминах имперской истории. «Этнические восстания и антикоррупционные протесты в прошлом сокрушили многие китайские династии; возможно, в скором будущем они приведут к такому же результату», — предполагает историк из Стэнфордского университета Иан Моррис. В 1776 году, провозгласив в одностороннем порядке Декларацию независимости, Америка торжественно освободилась от оков британского империализма. В 1789‑м во Франции разразилась Великая революция, положившая конец эпохе феодализма. Оба эти события стали вехами в истории преобразования мира, важными страницами в летописи человеческой свободы. А Китай? Если что-то и происходило в Китае, очевидно, что это было всего лишь очередное крестьянское восстание.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4
Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4

Четвертое, расширенное и дополненное издание культовой книги выдающегося русского историка Андрея Фурсова — взгляд на Россию сквозь призму тех катаклизмов 2020–2021 годов, что происходит в мире, и, в то же время — русский взгляд на мир. «Холодный восточный ветер» — это символ здоровой силы, необходимой для уничтожения грязи и гнили, скопившейся, как в мире, так и в России и в мире за последние годы. Нет никаких сомнений, что этот ветер может придти только с Востока — больше ему взяться неоткуда.Нарастающие массовые протесты на постсоветском пространстве — от Хабаровска до Беларуси, обусловленные экономическими, социо-демографическими, культурно-психологическими и иными факторами, требуют серьёзной модификации алгоритма поведения властных элит. Новая эпоха потребует новую элиту — не факт, что она будет лучше; факт, однако, в том, что постсоветика своё отработала. Сможет ли она нырнуть в котёл исторических возможностей и вынырнуть «добрым молодцем» или произойдёт «бух в котёл, и там сварился» — вопрос открытый. Любой ответ на него принесёт всем нам много-много непокою. Ответ во многом зависит от нас, от того, насколько народ и власть будут едины и готовы в едином порыве рвануть вперёд, «гремя огнём, сверкая блеском стали».

Андрей Ильич Фурсов

Публицистика
Свой — чужой
Свой — чужой

Сотрудника уголовного розыска Валерия Штукина внедряют в структуру бывшего криминального авторитета, а ныне крупного бизнесмена Юнгерова. Тот, в свою очередь, направляет на работу в милицию Егора Якушева, парня, которого воспитал, как сына. С этого момента судьбы двух молодых людей начинают стягиваться в тугой узел, развязать который практически невозможно…Для Штукина юнгеровская система постепенно становится более своей, чем родная милицейская…Егор Якушев успешно служит в уголовном розыске.Однако между молодыми людьми вспыхивает конфликт…* * *«Со времени написания романа "Свой — Чужой" минуло полтора десятка лет. За эти годы изменилось очень многое — и в стране, и в мире, и в нас самих. Тем не менее этот роман нельзя назвать устаревшим. Конечно, само Время, в котором разворачиваются события, уже можно отнести к ушедшей натуре, но не оно было первой производной творческого замысла. Эти романы прежде всего о людях, о человеческих взаимоотношениях и нравственном выборе."Свой — Чужой" — это история про то, как заканчивается история "Бандитского Петербурга". Это время умирания недолгой (и слава Богу!) эпохи, когда правили бал главари ОПГ и те сотрудники милиции, которые мало чем от этих главарей отличались. Это история о столкновении двух идеологий, о том, как трудно порой отличить "своих" от "чужих", о том, что в нашей национальной ментальности свой или чужой подчас важнее, чем правда-неправда.А еще "Свой — Чужой" — это печальный роман о невероятном, "арктическом" одиночестве».Андрей Константинов

Александр Андреевич Проханов , Андрей Константинов , Евгений Александрович Вышенков

Криминальный детектив / Публицистика