Читаем Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда! полностью

Однако теория Виттфогеля вводит нас в заблуждение в более глубоком смысле, так как она минимизирует новизну аппарата террора и контроля, созданного коммунистами в Китае, которые, в свою очередь, были вдохновлены на это аналогичными структурами, выстроенными большевиками в России. Несомненно, в истории Китая можно найти ужасающие примеры деспотизма, как, например, кастрация ученых; ей подвергся придворный историк Сыма Цянь, осмелившийся подать голос в защиту обвиняемого. Цинь Шихуанди использовал труд рабов для постройки оснований стены, предшествовавшей Великой Китайской стене, что наводит на аналогии с трудовыми лагерями времен культурной революции. Первый минский император Хун У за время своего правления уничтожил около ста тысяч человек, включая сюда не только неверных ему чиновников, но и их семьи. Имперская бюрократическая система была действительно очень изощренной и часто репрессивной, тем не менее императоры древности никогда даже близко не подошли к такой тотальной реконструкции всех аспектов жизни китайского народа, как это удалось сделать автократам, пришедшим к власти в 1949‑м.

Масштаб общественных потрясений, вызванных коммунистической директивной экономикой XX века, не имеет себе равных во всей предыдущей истории Китая. Осуществить эти изменения возможно было лишь с помощью современных коммуникационных технологий — газет и радио, а также с использованием нового репрессивного госаппарата и в особенности жесткой партийной иерархии. Маниакальная политика Большого скачка, когда крестьянам приказывали плавить собственные кастрюли в печках на заднем дворе для «производства» стали и прочесывать сельскую местность, убивая воробьев, чтобы те не склевывали посеянные семена, беспрецедентна. Кромсающий общественную ткань террор времен культурной революции, при котором учащихся подстрекали к избиению преподавателей, а бывших землевладельцев подвергали мучительным пыткам, также является совершенно новым в китайской истории. Культ личности Мао не имеет аналогов среди императоров древности. Как бы ни были жестоки правители старого Китая, они никогда не переворачивали общество с ног на голову, заставляя людей, как это делал Мао, подвергать уничтожению все, связанное с культурой прошлого.

Занимаясь поисками древних корней китайского тоталитаризма XX века, мы рискуем неправильно понять как прошлое, так и настоящее. Мао нравилось сравнивать себя с древними правителями Китая, однако почему мы должны придавать значение тому, каким воображал себя этот тиран и убийца? Мао не был императором. Стиль его правления гораздо ближе к Иосифу Сталину, нежели к Цинь Шихуанди. Что же касается шайки автократов, каковой является сегодняшнее Политбюро компартии, то как бы громко ни разглагольствовали они о достоинствах «гармонии», они — не конфуцианцы. Их тоталитарное однопартийное правление имеет гораздо больше общего с жесткими лидерами Северной Кореи, чем с учеными бюрократами эпох Цин и Мин.

Вглядываясь в историю, можно прийти и к совершенно другим выводам, весьма отличающимся от вышеизложенных. До XX века в Китае не существовало независимых и влиятельных общественных организаций, подобных тем, что способствовали росту демократии на Западе. Не было ни исполненных чувства собственного достоинства купеческих гильдий, ни буржуазии, способных обращаться в независимый суд с требованием защиты от произвола официальных властей. Не было популярных задиристых газет, чтобы бросать вызов государственным институтам и дразнить их; не было кофеен, где шел бы обмен либеральными идеями. И тем не менее представлять историю китайской философии в виде долгой и непрерывной апологии тирании, как это делали Гегель и Монтескье, было бы карикатурным искажением фактов. Мы находим у Конфуция и в других классических трудах не только почтительность к власти, но также и гуманистические принципы, проповедующие уважение к человеку. Книга «Мэнцзы», один из древнейших классических философских трактатов Китая, ясно указывает на право людей восставать против правителей, нарушающих «волю неба». В интерпретации ученого цинской эпохи Кан Ювэя Конфуций предстает отнюдь не реакционером, а реформатором для своего времени. Мы зашли бы слишком далеко, представив Конфуция и Мэнцзы в виде протодемократов, однако важно, что сами китайцы восприняли эти тексты по-новому. Они не приняли канонические сочинения в качестве морального оправдания репрессивного правления.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4
Россия между революцией и контрреволюцией. Холодный восточный ветер 4

Четвертое, расширенное и дополненное издание культовой книги выдающегося русского историка Андрея Фурсова — взгляд на Россию сквозь призму тех катаклизмов 2020–2021 годов, что происходит в мире, и, в то же время — русский взгляд на мир. «Холодный восточный ветер» — это символ здоровой силы, необходимой для уничтожения грязи и гнили, скопившейся, как в мире, так и в России и в мире за последние годы. Нет никаких сомнений, что этот ветер может придти только с Востока — больше ему взяться неоткуда.Нарастающие массовые протесты на постсоветском пространстве — от Хабаровска до Беларуси, обусловленные экономическими, социо-демографическими, культурно-психологическими и иными факторами, требуют серьёзной модификации алгоритма поведения властных элит. Новая эпоха потребует новую элиту — не факт, что она будет лучше; факт, однако, в том, что постсоветика своё отработала. Сможет ли она нырнуть в котёл исторических возможностей и вынырнуть «добрым молодцем» или произойдёт «бух в котёл, и там сварился» — вопрос открытый. Любой ответ на него принесёт всем нам много-много непокою. Ответ во многом зависит от нас, от того, насколько народ и власть будут едины и готовы в едином порыве рвануть вперёд, «гремя огнём, сверкая блеском стали».

Андрей Ильич Фурсов

Публицистика
Свой — чужой
Свой — чужой

Сотрудника уголовного розыска Валерия Штукина внедряют в структуру бывшего криминального авторитета, а ныне крупного бизнесмена Юнгерова. Тот, в свою очередь, направляет на работу в милицию Егора Якушева, парня, которого воспитал, как сына. С этого момента судьбы двух молодых людей начинают стягиваться в тугой узел, развязать который практически невозможно…Для Штукина юнгеровская система постепенно становится более своей, чем родная милицейская…Егор Якушев успешно служит в уголовном розыске.Однако между молодыми людьми вспыхивает конфликт…* * *«Со времени написания романа "Свой — Чужой" минуло полтора десятка лет. За эти годы изменилось очень многое — и в стране, и в мире, и в нас самих. Тем не менее этот роман нельзя назвать устаревшим. Конечно, само Время, в котором разворачиваются события, уже можно отнести к ушедшей натуре, но не оно было первой производной творческого замысла. Эти романы прежде всего о людях, о человеческих взаимоотношениях и нравственном выборе."Свой — Чужой" — это история про то, как заканчивается история "Бандитского Петербурга". Это время умирания недолгой (и слава Богу!) эпохи, когда правили бал главари ОПГ и те сотрудники милиции, которые мало чем от этих главарей отличались. Это история о столкновении двух идеологий, о том, как трудно порой отличить "своих" от "чужих", о том, что в нашей национальной ментальности свой или чужой подчас важнее, чем правда-неправда.А еще "Свой — Чужой" — это печальный роман о невероятном, "арктическом" одиночестве».Андрей Константинов

Александр Андреевич Проханов , Андрей Константинов , Евгений Александрович Вышенков

Криминальный детектив / Публицистика