Мифы о прошлом в современной медиасреде. Практики конструирования, механизмы воздействия, перспективы использования

Правда, в ответ на эти рассуждения можно было бы указать на то, что, по сути, конструктивные элементы в данном случае оказываются практически неотделимы от деструктивных. Мифологизируя один образ прошлого и, конструируя на его основе определенный смысл истории, мы неизбежно закрываем или искажаем другой. Определенным выходом в данном случае будет некоторое смягчение постановки вопроса. То есть, если мы будем рассматривать использование социальной мифологии, во — первых, в контексте, прежде всего, рациональной рефлексии по поводу прошлого, во — вторых, в контексте определенной иерархии различных мифологем (как разных образов истории), и, в — третьих, в контексте приоритета идеи гуманности. В этой связи интересны мысли Й. Рюзена относительно поиска подобных ценностей в исторической науке: «в рамках разнообразия исторических перспектив единство истории может быть достигнуто лишь универсальностью ценностей <…> нам нужна ведущая система ценностей, универсальная система ценностей, которая утверждает различие культур. Я считаю, что существует фундаментальная ценность, которая должна быть внесена в стратегию исторической интерпретации, ценность, которая одновременно является как универсальной, так и обосновывающей разнонаправленность и различие. Я думаю о нормативном принципе взаимной признательности и признания различий в культуре <…> в котором гуманность останется проблемой последовательности истории»[400].

Сам Й. Рюзен предлагает проект «повторной травматизации» как проект построения нового исторического нарратива, в котором «повествование должно лишиться своей закрытости, своего глянца, покрывающего цепь событий <…> прерывистость, разрушение связей, крушение должны стать сущностью смысла в такой порождающей смысл идее хода времени»[401] не представляется столь уж очевидным и «исцеляющим». Очевидно, что мифологизация прошлого лишь тогда будет выступать эффективным элементом формирования исторического сознания, когда она будет сотрудничать с другими репрезентации прошлого и ре — актуализации памяти, будет частью общей исторической культуры. Не разрушать и разрывать историческую память, а медленно перестраивать мифологизированные образы прошлого, сохраняя целостность исторической памяти и исторического сознания. Условиями такой целостности выступают и проект исторического сознания как «публичного процесса передачи традиций» Ю. Хабермаса и проект многоуровневой коммеморации М. Ф. Румянцевой[402]. Заметим, что философским символом подобного процесса является понятие «мудрости». В этой связи в определенной степени созвучными представляются размышления известного отечественного философа А. В. Гулыги анализировавшего значение «мудрости» как основания включения мифомышления в современные эстетику и искусство: «Именно в мудрости осуществляется единство теории и практики, синтез всех духовных потенций, всех форм мысли, совпадение истины, добра и красоты мудрость не отвергает миф, она чтит его в той мере, в какой он причастен поэзии и нравственности…миф не сам по себе, а взятый в составе мудрости, в сотрудничестве с другими формами мысли; таковым условия включения мифомышления в современную культуру»[403].

Заключение

Завершая данную книгу, авторы понимают, что научная проблема исследования, заявленная в заглавии книги, будет сохранять акутальность еще очень продолжительное время. Это связано не только с активизацией в современной медиасреде мифотворческих процессов, оказывающих существенное воздействие на массовое сознание, но объясняется и природой самого мифа как фактора конструирования и дополнения картины мира. В проведенном исследовании были осмыслены как феномены современных мифа и мифологии, так и значимость современной медиасреды для воспроизводства и трансляции мифов о прошлом.