Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Умная, глубокая книга, где читатель найдет и трогательное, и смешное, но больше всего страшное; хорошо написанная книга, дающая верную, неумолимую картину жизни теперешней России, книга, которой Гузенко наносит советскому строю новый удар. Пожелаем автору, доказавшему свою одаренность, как он доказал свое мужество, разоблачив в свое время атомный шпионаж большевиков, с успехом продолжать свою работу. И будем надеяться, что получим возможность прочесть его книгу целиком по-русски, о чем следовало бы подумать Чеховскому издательству.

Что до фактической основы романа, стоит ее сопоставить с главой, посвященной Горькому в книге Лидии Норд «Инженеры душ», рисующей его глубокое разочарование в советской власти и обстоятельства его смерти. Гузенко может быть свободно обращается с деталями… но, сколь мы в состоянии судить, он очень хорошо информирован о событиях, легших в основу его произведения.

«Возрождение» (Париж), рубрика «Среди книг,

газет и журналов», май 1955, № 41, с. 137–140.

В. Лавров, «Катастрофа» (Москва, 1994)

Начнем с хорошего. Таковым является неумолимое развенчание и разоблачение большевизма с самых его корней: Ленина, Троцкого, Зиновьева, Свердлова.

Это можно только ото всей души приветствовать. Дай Бог, чтобы это было одной из первых ласточек. Как бы продолжая наблюдения Солженицына над февральской революцией, Лавров рассказывает нам правду об октябрьской.

Книга, названная в подзаголовке «историческим романом», есть, собственно, романсированная биография И. Бунина. Построена она несколько однообразно, по принципу использования его дневников, писем, иногда и рассказов или романов. В результате, он все время произносит монологи или участвует в многозначительных диалогах. Для биографии прием неплох; для романа – не вполне удовлетворителен.

Пока речь о России, мало о чем можно возражать. Но, увы, когда речь заходит об эмиграции, – возражений напрашивается множество…

Прежде всего, с досадой констатируем, что автор совершенно не знает французского языка, а не имея сведений о сем последнем, – не вполне и удобно писать о Бунине, проведшем полжизни во Франции.

С изумлением читаем арисменд, вместо аррондисман (то есть «округ», «район»). Нелепо звучит название улицы Ла Боети, вместо Ла Боэси. Что до улицы Фазанари, такой в Париже нет, и сомневаемся, была ли? Скорее всего, ее имя изуродовано. И, наконец, французы не стали бы кричать: «Вив ла Русси!». У них плохая привычка Россию именовать Рюсси.

Едва ли не хуже еще фальшивый язык, каким Лавров заставляет объясняться между собой русских эмигрантов.

Ни Бунин, ни его друзья никогда бы не сказали: «в адрес». Этот мерзкий оборотец расплодился только после Второй мировой войны. За границей мы все говорили (первая и вторая эмиграция): «по адресу» или «на адрес».

Настолько же немыслимо звучит в устах Ивана Алексеевича восклицание (в мечтах о родине): «День прожить в Глотово!». Он бы сказал: «В Глотове». Так, между прочим, и сейчас в «бывшем СССР» выражаются более грамотные писатели, например, Солоухин: «В Шахматове», «Во Внукове» и т. п.

Точно так же, не сказал бы он санаторий. В 20-е годы господствовала форма женского рода: санатория.

Наряду с этим, в книге везде повторяется (в том числе в авторской речи!) устарелое, искусственное синематограф.

Не знаем, зачем (в знак презрения?) добрая знакомая Бунина, Мария Самойловна Цетлина[145], именуется везде Цетлин. В эмиграции никто ее так не называл.

Ну да это – промахи технические (хотя в историческом романе весьма и существенные!). Гораздо хуже идеологический перекос, в который Лавров впадает в конце своей книги (чем ужасно ее портит, к нашему искреннему сожалению…).

Он с яростной ненавистью атакует Мережковских (которые были люди умные и талантливые, если в быту и малосимпатичные), Шмелева, Краснова и ряд других писателей и общественных деятелей за то, что они оставались последовательными антикоммунистами и, по стратегическим соображениям, поддерживали немцев против большевиков.

Но ведь тогда надо осудить и Власовское движение, и Русский Корпус на Балканах, и массу других людей, живых и мертвых, в чьей высокой порядочности никак нельзя усомниться!

Более того, он объединяет с ними, в глобальном обвинении в антисоветчине даже упомянутую выше Цетлину, Вейнбаума[146], Седых[147]; а надо бы, – хотя он об этом умалчивает, – и Гуля, Мельгунова, Зайцева, Алданова. Ибо все эти люди дружно осудили советофильский уклон, в который, к несчастью, Бунин на своем закате скатился. Отметим даже, что и тут он не пошел до конца, как те, более глупые, но и относительно более честные совпатриоты, которые и впрямь поехали в «страну победившего социализма», до или после Второй мировой войны, как Эфрон, Святополк-Мирский[148] и сколько других!