Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Я люблю девчонок хрупких
Поутру, поутру.
Я их прямо в мини-юбках
Так и жру, так и жру,

угодно было поделиться с нами мыслями его величеству королю ящеров. Брр… Как во время оно выражался одни из паладинов Карла Великого: «Я люблю есть рыбу, но не хотел бы, чтобы рыбы меня съели». А тут даже и не рыбы…

И то, если вдуматься… Раньше нашу планету, при всех творимых на ней грехах, ограждали вера и мужество; от каковых ныне мало что осталось. Ну и выходит: «Придите и пожрите нас!». Кто-либо и придет – из глубины ли морей, из безвоздушного ли пространства, прямо ли из преисподней – скоро эта тайна раскроется.

У Нарциссова, однако, встречаем мы и иные столь же загадочные и, пожалуй, не менее леденящие глубины. Ведь вряд ли он читал Говарда Филипса Лавкрафта[157] – этот талантливый американский писатель у себя на родине почти не известен, хотя Европа им зачитывается, и во всех книжных магазинах Парижа вы найдете его рассказы, романы и стихи, по-французски или по-английски, – на выбор.

И между тем, перекличка между двумя авторами, русским из Прибалтики и американцем из Новой Англии, кидается в глаза.

Комната, куда нас вводит Нарциссов:

Этой комнаты жильцы боялись
И хранили в ней ненужный хлам,

как раз она описана в рассказе «Сновидения в ведьмином доме»: чердак, где перепутались безумные линии, и пол, потолок и стены сталкиваются в головокружительных уклонах.

Зеркала, в которые любит смотреться Нарциссов:

Эксперименты с зеркалом – вы сели
Перед стеклянной глубиной
И в двойника вперили взгляд: отселе
Для вас начнется мир иной.

О, мы знаем, какого чудовищного партнера он там увидит: Лавкрафт нам про это поведал в кошмарном рассказе «Чужак».

Впрочем, этот двойник, Черный человек, он ведь ходил и к другим незаурядным стихотворцам, – наравне к Альфреду де Мюссе[158] и к Есенину; так что Нарциссов тут в хорошей компании.

Мы здесь целиком в сфере чародейства, и ничего удивительного, что герой Нарциссова комментирует:

Ух, не любят таких там, в Святой Эрманде!
– Перекрутят, как жгут,
А потом и сожгут!

Да, может, и правильно сделают? Нарциссов вон и сам себя, спрашивает:

Это что ж? Колдовство?

– а то что же? Он нам умеренно повествует:

В моих экспериментах с зеркалами
Был странный случай…

Наверное, и не один!

Потому что ведь

В зеленой глуби, без движенья
В прозрачных потайных углах.
Живут бездонно отраженья
В двух параллельных зеркалах.

Такой чернокнижной, герметической и пленительной поэзии в русской литературе не было со дней Сологуба с его неясными магическими заклинаниями. Помните?

Белей белил, алее лала
Была бела ты и ала.

Есть тоже у Нарциссова грандиозное, пластическое стихотворение, как и надлежит, под латинским названием «In somnis…»[159], но и античность у него оборачивается сплошным мистическим ужасом (что, между прочим, весьма даже и верно: этого в ней было много).

На дальней вилле Люция Марцела[160]
В ту ночь мы пировали до утра…

Всем, кто любит и понимает поэзию, определенно советую «Шахматы» прочесть, но только… не о полуночи н не наедине. Кроме разве тех, кто знают «петушиное слово», о котором Нарциссов свидетельствует так:

Вспетуши ты скажинное слово —
И сейчас же рассеется ночь…

Впрочем, будем справедливы. Поэт нам объясняет и истинный, правильный путь борьбы со злом и с тьмою; в стихотворении, носящем характерное название «В церкви»:

И пускай на миг, но я светлею,
Я в дыму кадильном, точно сон,
Голубой, как небо Галилеи,
Вижу Твой синеющий хитон.

«Русская жизнь» (Сан-Франциско), 7 февраля 1975, № 8137, с. 5.

Летний вечер

В одном из самых ранних стихотворений Ирина Одоевцева[161] вполне ошибочно предсказала свою судьбу, – вероятно, от излишней скромности:

Нет, я не буду знаменита
Меня не увенчает слава,

Я – как на сан архимандрита —

На это не имею права.
Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом,
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Маленькая поэтесса быстро стала большой и, кажется, не раз жалела о тех временах, когда была еще маленькой: