Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Единственное, Бог весть почему сохранившееся табу оставалось наложено на сношения с несовершеннолетними. Здесь, однако, мы вступаем на почву довольно-таки зыбкую. Не будем говорить о востоке, о возрасте Джульетты или Беатриче. Но вот, например, не в столь уж отдаленные времена матери Гоголя и Короленко обе вышли замуж в 13 лет. А умершей до свадьбы невесте Новалиса[165] было и того меньше (он навеки сохранил о ней память и верность ей).

Так что, в других условиях, персонаж Набокова (имя, которым стал Сирин отныне пользоваться) мог бы благополучно жениться на Лолите, с согласия ее и ее родителей. Как справедливо заметил один из американских критиков, если бы Лолита его любила, то вся история превратилась бы в идиллию, вместо трагедии (или, собственно говоря, темной уголовной драмы).

Если вдуматься, материал для несчастья заключен в книге не столько в разнице возраста, сколько в самом характере любви набоковского героя; чисто плотской, лишенной какой-либо духовности или душевности. Положим, Лолита, как она нам изображена, подобных чувств бы и не заслуживала; но он мог бы, по крайней мере, ее жалеть, – а отсюда уже до чувств более высокого порядка один шаг.

Любовь же (если можно тут подобное слово употреблять!) низменная, животная, как сказал бы Достоевский и насекомая, вообще не возвышает, а принижает, что тем более понятно у высоко интеллигентного персонажа, как Гумберт в «Лолите».

Пылай он подобной страстью ко вполне взрослой женщине, – результаты легко могли бы оказаться те же: преступление и гибель… Но вот, нехитрый расчет писателя целиком оправдался: он сразу завоевал известность (хотя и низкопробную) и богатство.

Дальнейшие его романы уже автоматически расценивались как шедевры (хотя ни один такой популярности как первый не имел; Набоков остался для публики автором «Лолиты», как Даниэль Дефо автором «Робинзона Крузо» или Сервантес автором «Дон Кихота»). Их по инерции читают, о них вроде бы говорят, – но кто, честно говоря, их помнит, и на кого они оказали сколько-либо серьезное влияние?

Возможно, дутая слава Набокова будет в конце концов пересмотрена. Пока же длится, – не стоит ей завидовать! По крайней мере, тем писателям, у кого есть что сказать.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Миражи современности», 28 октября 2000, № 2619–2620, с. 1.

Скучная Америка

Сочинение В. Набокова под названием «Пнин» (Анн-Арбор, 1983) не имеет подзаголовка. И в самом деле, что это есть такое? Роман, повесть, растянутая новелла? Нечто, во всяком случае, невероятно скучное и… неприятное.

Изображается русский интеллигент, неспособный привыкнуть к американской жизни и научиться правильно говорить по-английски, тем более с акцентом настоящего янки. Автор тут входит в сложнейшие тонкости произношения, безусловно непонятные вне Соединенных Штатов, даже и людям, знающим английский язык. Очень ли это смешно? У русского читателя если и возникает на устах улыбка, то разве что кривая…

Американцам может быть и потешно. Но рядом – издевательства над американскими нравами, в частности над университетским и школьным бытом. И профессоры, и студенты даны в виде кретинов, педантов и тупиц, которым бы место скорее в психиатрических лечебницах, чем на преподавательской кафедре или в аудитории. За пределы же этого затхлого, душного мирка мы на протяжении всего повествования не выходим.

Во всех персонажах Набоков презрительно и скептически подмечает и схватывает, – да еще и утрирует, – противное, физически отталкивающие черты.

У мимоходом появляющегося русского художника «толстый лиловый нос, похожий на громадную малину»; у самого Пнина – вставные зубы, о коих нам рассказывается настойчиво вновь и вновь, с омерзительными реалистическими подробностями, и т. п.

При упоминаниях о русской литературе, наше внимание навязчиво фиксируется, в подлинно набоковской манере, на ничтожных и ненужных мелочах, вроде изысканий о том, в какой день недели начинается действие «Анны Карениной». Сюжета, фабулы в «Пнине» нет никаких. А ведь пока теперешний американский писатель был русским беллетристом Сириным, он умел порою довольно занятно сооружать истории с завязкой, интригой и развязкой… Или его талант с годами испарился, или он решил, что можно писать абы как, не утруждая себя напряжением замысла и воображения.

Бессвязные отрывки из неинтересной биографии Тимофея Павловича Пнина, внештатного лектора в уэйндельском университете полна неудачных вводных эпизодов, как выражаются англичане irrelevancies (появляется и исчезает его пасынок Виктор, непонятно для чего; выныривает на миг профессор Томас, которого рассеянный русский ученый путает с кем-то другим; столь же эфемерно возникают друзья его Кукольниковы…).

Данные в форме минутных проблесков воспоминания детства и юности, путанно переплетенные с воспоминаниями самого Набокова, претендующего быть знакомым Пнина, только и вносят в дело окончательный сумбур.