Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Да, бесспорно, жизни начало
Много счастья мне обещало.
Слава прийти не замедлила:
Все мне было удача, забава
И звездой путеводной – судьба.
Мимолетно коснулась слава
Моего полудетского лба.

На Гумилева, тем паче, жаловаться не приходится. Вскоре, после стихов, где он был назван Одоевцевой впервые, он стал ею гордиться, как своей лучшей ученицей, которой он обеими руками передавал свой опыт.

Даже если бы Одоевцева не была настоящим, большим поэтом сама, не разделяла бы много лет жизни с другим замечательным поэтом, ее покойным мужем, Георгием Ивановым, не имела за плечами интереснейших встреч в литературных кругах, – одни ее воспоминания о Гумилеве, наверное, сохранили бы навсегда ее имя для потомства, как автора книги «На берегах Невы» и «Баллады о Гумилеве».

Но, конечно, чтобы написать эту последнюю, как раз надо было быть крупным поэтом. Она, баллада эта, рискну сказать, – одна из лучших вещей у Одоевцевой.

Вообще, все те стихи, где она упоминает о своем великом учителе, – подлинно прекрасны и выделяются глубиной чувства и мысли.

Ликующее, полное радости творчества, стихотворение:

Вьется вихрем вдохновенье
По груди моей и по рукам.

Мистическое, загадочное стихотворение «Поэт»:

На земле и на небе радость,
Сегодня Рождество.
Ты грустишь оттого, что не знаешь.
Сейчас ты увидишь его.

И перл всего, «Памяти Гумилева», – в котором звучит потусторонняя правда:

А ночью пришел он ко мне
Из гроба и мира иного во сне…
И сказал мне: «Плакать не надо,
Хорошо, что не плакали вы.
В синем раю такая прохлада
И воздух тихий такой,
И деревья шумят надо мной
Как деревья Летнего Сада.»

В стихах самого первого периода, в только что вышедшей книге Ирины Одоевцевой, «Златая цепь» (Париж, 1975), они собраны в разделе «В те баснословные годы», – есть особая прелесть и, позволю себе признаться, мне они всего милее.

Хотя ее талант, – который, надо полагать, не осмелится теперь отрицать даже и самая «злая» пресса, – значительно развернулся потом; и как много замечательных отзывов можно бы привести, взяв из ее позднейших произведений!

Одно все же процитирую:

Волшебная, воздушная весна.
На глади золотисто-голубой Луна,
Как лотос на воде,
Звезда поет, звезда летит к звезде…

Она имеет полное право сказать, как говорит:

Я благодарна небу и судьбе
За то, что я так много лет живу на свете
С надеждой ожидая завтра
И не жалея о вчера.

Для нее и теперь, как она сообщает нам в другом месте, часто:

Жизнь кажется волшебно новой
Как в девятнадцать лет
На берегах Невы.

И, вопреки всей горечи эмигрантского существования, отразившейся в ее поэзии достаточно ясно, она не без удивления отмечает:

И все-таки наперекор всему —
Сам не понимая почему —
Я продолжаю улыбаться
И в праздник будни превращать.

Столь велика жизнеспособность ее музы, такой могучий источник сил и бодрости продолжает пробиваться в ее душе, что она чувствует:

Но со мной – не во сне – наяву
Очень странное что-то творится
Будто время идет для меня
Час от часу, день ото дня,
Не вперед, а назад.
Будто я становлюсь моложе,
А не старше, чем прежде была.

Пожелаем, чтобы оно так и было, и чтобы наша современница, уходящая корнями в легендарную эпоху Серебряного Века, еще о многом рассказала нам, в стихах и в прозе; кто из нас не отложит книги других поэтов, чтобы внимать ее голосу, в котором подлинно слышны «Отголоски райского пенья»[162]?

«Русская жизнь» (Сан-Франциско), 12 августа 1975, № 8249, с. 3.

Вместо некролога

Опять дурные новости из Парнаса. Там все время что-нибудь случается, – и обычно, плохое.

Уехала в СССР, 11 апреля, самолетом, поэтесса Ирина Одоевцева, в прошлом ученица Гумилева, позже жена Георгия Иванова и, много лет после его смерти, вторым браком, – Я. Н. Горбова[163], тоже ныне уже покойного, редактора вместе с князем С. С. Оболенским[164] журнала «Возрождение».