Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья

Сама она не была большим поэтом, но вращалась всегда в высшем литературном кругу, о чем интересно и рассказала в двух своих книгах, «На берегах Невы» и «На берегах Сены».

Еще совсем молоденькой девушкой, Одоевцева говорила, что хочет непременно дожить до глубокой старости. Судьба исполнила ее желание… и лучше бы ей было умереть раньше.

В позорном событии виновата, безусловно, не она одна, а вся парижская эмиграция или, вернее, благоденствующая и доминирующая ее часть.

Почему старая женщина оказалась в одиночестве и в нужде? Мало того, по какой-то темной интриге ее посадили было в сумасшедший дом.

Умалишенной она не была, хотя видимо и страдала частичной амнезией, не удивительной в ее годы. Только с помощью французских друзей удалось ей оттуда вырваться.

Теперь, пишут мне, большевики решили ею завладеть, как последней реликвией Серебряного века. Скорее всего, она им нужна для того, чтобы ее устами распространять всякую ложь о Гумилеве, в нужном и выгодном им направлении; может быть, и для того, чтобы клеветать на эмиграцию. А попав в их лапы, она, понятно, как и любой человек, скажет все, что потребуют.

К ней обратились с соответствующими предложениями, а с момента, когда она изъявила согласие на репатриацию, ее стеной окружали советские представители, и эмигрантов до нее больше не допускали.

«Русская Мысль» хранит стыдливое молчание. Или событие недостаточно важное? Или она своим читателям сообщает только приятные известия, а грустные от них скрывает? Тем более неприлично оно получается, что Одоевцева была сотрудником парижской газеты и опубликовала в ней целый ряд рассказов.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Трибуна читателя», 23 мая 1987, № 1921, с. 2.

Непрошенный защитник

В. Козловский, в «Панораме» № 400, под маской гуманизма, горячо защищает против меня И. Одоевцеву. Напрасный, право, труд!

Я не питаю и никогда не питала враждебности к «старой эмигрантской поэтессе» (как ее именует Козловский), с которой не раз имела случай встречаться (и вполне дружески). Не могу тем не менее взять свои слова назад: и себе самой я лучше (во сто раз лучше!) желаю смерти, чем капитуляции перед большевиками.

Почтенный сотрудник «Панорамы» признается (в соседней заметке по другому поводу), что не понимает поговорки: «Мертвые сраму не имут!» и не знает ее происхождения. Разъясню: это слова Святослава ко своим воинам перед битвой. А смысл их тот, что лучше умереть в бою, чем попасть живым в руки врагам и подвергаться унижениям. Срам означает «стыд», а не служит обозначением половых органов, как думает г-н Козловский, очевидно не вовсе твердый в русском языке. Как не вспомнить по сему поводу старинный добродушный еврейский анекдот о пасхальных яйцах, кончающийся словами: «Кому же это нужно, и кто же это выдержит!»

Особенно печально, что трагически ложный шаг совершила женщина, некогда близкая к Гумилеву и всегда чтившая потом его память. Что бы сказал ее великий учитель?

Однако, всячески хочу подчеркнуть, что вина в происшедшем, – отнюдь не одной Одоевцевой. Левые литературные и окололитературные круги, где она вращалась, покинули одинокую, больную и неимущую женщину, и ничем не желали ей помочь; друзья ее, и во Франции, и в Америке, оказались ложными. Курьезным образом, над нею повторилась участь Цветаевой, которую Зарубежье выпихнуло в СССР, на гибель! Вряд ли и бедной Ирине Владимировне там лучше придется…

Курьезно, что «Русская Мысль», в которой она активно сотрудничала, ни словом никогда не обмолвилась об ее отъезде; молчит и об ее дальнейшей судьбе. Мы же ей никак зла не желаем; наоборот, я предлагаю читателям присоединиться ко мне и помолиться за нее, за ее тело и за ее душу!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Трибуна читателя», 4 марта 1989, № 2013, с. 2.

Тень Лолиты

Писатель Сирин пользовался в русской эмиграции значительным успехом, печатался в престижных «Современных Записках». Но он своих читателей презирал и старался всячески их эпатировать. Главное же, ему, как и любому талантливому человеку, было тесно и скучно в пределах эмигрантского гетто. Притом, – вопрос не без важности, – заработок ему его произведения приносили ничтожный. Отсюда его решение стать англоязычным (собственно говоря, американским) писателем. Элитарное образование давало к тому возможность: английским он с детства владел.

Но как завоевать смаху известность? Чем поразить иностранную публику? Надо было придумать что-нибудь громко скандальное. А оно не легко! В обществе, где все пороки, вплоть до самых чудовищных, стали обычными и даже прикрытыми законом (вплоть до браков мужчин с мужчинами и женщин с женщинами).