А как бы разочаровался во мне кантианец? Просчитаем варианты. Я почти уверен, что утверждение «мы должны заставить людей, причастных к незначительным дорожно-транспортным происшествиям, оценить относительную важность ремонта своего автомобиля с учетом потребностей, вызванных национальными катастрофами, прежде чем получить возмещение» противоречит категорическому императиву. Можем ли мы ввести это правило, чтобы все постоянно им пользовались? Нет. Это безумие. Но кантианец на этом не остановится. Он, конечно, скажет, что я нарушаю вторую идею императива, используя парня как средство для достижения цели: помогая людям, которые не имели отношения к аварии… выпуская пар по поводу несогласия с тем, как обращаются с жертвами урагана в Новом Орлеане… демонстрируя абсурдность автострахования в Лос-Анджелесе. Если вы кантианец и ищете способ критиковать мое поведение, наш мир — просто золотая жила. (Я даже не хочу думать о том, как контрактуалист отреагировал бы на то, что я сделал. Томас Скэнлон был бы так разочарован во мне, если бы когда-нибудь услышал эту историю. Но ему никто не скажет.)
Аристотель аплодировал бы мне стоя. Но, знаете, сдержанно, в насмешку, чтобы я почувствовал вину за
Нет, нет, он этого не сделает.
Опять же, возможно, мы должны заставить людей испытывать стыд, когда они ведут себя неправильно. У стыда есть своя функция в здоровом мире: это наше оружие в битве против плохих поступков. Если бы люди не были способны испытывать стыд, они бы делали всё, что хотели, безнаказанно, не беспокоясь о том, что их репутация может пострадать, когда они окажутся у позорного столба. Именно поэтому я считаю нормальным, когда сограждане немного позорят человека за неблаговидные поступки или убеждения. И это не только мое мнение. Аристотель утверждает, что хотя стыд не добродетель, однако:
Человека, чрезмерно склонного к стыду, который стыдится всего, называют излишне стыдливым; о человеке, которому недостает стыда или который вообще никогда не испытывает его, говорят, что он бесстыдник[203]
.Вспомните, как мы описывали подход Аристотеля к умеренности: золотая середина — определенный уровень гнева, направленного только на тех, кто этого заслуживает. Это моя основная ошибка в отношении водителя Saab. Он не заслуживал того моря позора, мишенью которого стал благодаря мне. Я могу не поддерживать его стремление так ухаживать за машиной, но, включив в уравнение ураган «Катрина» — совершенно не равную по размерам и не связанную с машиной катастрофу, повлекшую огромные страдания и боль, — я стер все расчеты, которые мы с ним пытались провести, чтобы справиться с незначительной аварией. Это был крайне несправедливый поступок, что объясняет мое внезапное чувство вины, которое я испытал в тот момент, когда ситуация стала публичной. Если бы Аристотель был свидетелем всего этого, я думаю, он сказал бы: «Чувак. Да ты классно все испортил»[204]
.Если есть чувство вины, которое может помочь нам, или стыд, который может быть полезен другим, держу пари, что доля вины превышала бы стыд. Вина возникает из-за того, что мы принимаем во внимание свои поступки, поэтому с большей вероятностью прислушаемся к собственному внутреннему голосу, а не к голосу других (и правильно отреагируем на него). Иногда я задаюсь вопросом: а что произошло бы, если бы мы с Джей-Джей не сами пришли к выводу, что всё испортили, а на нас накричал бы кто-то другой. То есть если бы нас пристыдили за то, что мы кого-то опозорили. (Позор в квадрате!) Мы отреагировали бы спокойно и пересмотрели свое поведение? Или уперлись бы и дали отпор, подчеркнув, что деньги идут на благотворительность, а платить за исправление мелкой царапины на бампере 836 долларов — абсурд? Если бы стали взывать к своему чувству вины и сработал бы защитный механизм, я писал бы сейчас другую книгу и называлась бы она, например, «Как стать величайшим судьей действий остальных и #ниочемнежалеть».