Миг бесконечности 2. Бесконечность любви, бесконечность печали... Книга 2

Но и это было еще не все. Спустя несколько месяцев Виктор прислал письмо, в котором, изложил кое-какие с большим трудом добытые сведения и об отце Вадима. В детдом под Смоленском тот попал совсем крохой. Мальчика передали из госпиталя: отец — военный хирург, мать — медсестра, оба родом из Минской губернии, скончались от тифа. Ребенок чудом не заболел, родные неизвестны. Гражданская война продолжалась, госпиталь менял дислокацию, девать малыша было некуда. Кто знает, возможно, эти обстоятельства и сыграли свою роль, когда подросший Сергей Ладышев выбрал профессию врача, когда решил после войны осесть в Минске?.. Увы, спросить было некого. Как и не удалось больше ничего узнать. Отец Вадима сменил несколько детских домов, дела воспитанников за давностью лет исчезли, затерялись, и лишь в одном из них чудом отыскалась едва читаемая карандашная запись в регистрационной книге, которая тоже непонятно как сохранилась.

Такое глубокое погружение в семейную историю для Вадима не прошло бесследно: он почти приблизился к разгадке того, что имел в виду отец, рассуждая о миге бесконечности. Его родословная и есть своеобразная бесконечность, и состоит она из множества мигов человеческих жизней. Каждая жизнь в отдельности — миг, поочередно или вместе — бесконечность. И даже его не найденный до сих пор сын — следующий миг, начало которому положил он, Вадим. Его сын даст начало другим жизням, продолжающим, расширяющим эту бесконечность. Осознанно или неосознанно люди часто теряют свое начало, забывают о нем, не задумываются, насколько все уже связаны между собой раннее созданными цепочками из звеньев-мигов, насколько зависимо от каждого мига будущее бесконечности, название которому — человечество.

Философские рассуждения позволили Вадиму иначе посмотреть на свою жизнь, на жизнь близких ему людей и сделать еще один вывод: миг — это жизненный путь. Каждый сам несет за него ответственность, способен оставить свой след в генетической памяти продолжателей. Будущее бесконечности зависит от множества кривых в пространстве, соприкасающихся, пересекающихся, дающих начало новым мигам. Но даже если это не удалось, в будущее можно внести свой вклад, созидая, защищая, согревая теплом, подсвечивая дорогу. В этом и заключается смысл каждой человеческой жизни.

После подобных рассуждений на душе у Вадима становилось тепло, светло, хотелось улыбнуться каждому встречному… И пусть такое настроение царило недолго и нечасто, свое дело оно делало: Ладышев чувствовал, насколько стал терпимее, насколько легче стало ему управлять собственными эмоциями, гасить внутренний негатив. Он словно поднялся на ступеньку выше в эволюции собственного сознания и мог бы, продолжая движение вверх, наслаждаться этим состоянием, если бы…

Если бы позволил выпустить из заточения закапсулированную по собственной воле и запрятанную глубоко в душе любовь. Но он даже не пытался это сделать: то ли страшась, что не сможет справиться с ее силой, то ли опасаясь снова оказаться преданным, стать слабым и беззащитным. Он уже выбрал для себя путь в бесконечности, и на этом пути места для любви нет. Единственное, что он себе позволил, так это мысленно поблагодарить Катю за обретение родственников. А заодно и нового себя…

…Поднявшись на второй этаж, Вадим заглянул в комнату матери: Кельвин лежал на коврике у кровати. Отреагировав на шум, он посмотрел на хозяина подслеповатыми глазами, постучал по полу обрубком хвоста, всем видом показывая, что рад, но тут же обессиленно опустил морду на лапы.

— Ну что же ты? Расхворался? — Ласково погладив пса по холке, Вадим обратил внимание на частоту и тяжесть дыхания, присел перед ним на корточки, провел быстрый наружный осмотр: шерсть, пасть, уши. Нос сухой и теплый, даже горячий. — Здесь болит? — понял, когда начал прощупывать живот. — Мам, Кельвин что-нибудь поднимал с земли на прогулке? — прокричал он.

— Прямо за нашими воротами что-то в траве нашел. Я не сразу заметила, пока калитку закрывала, — Нина Георгиевна также поднялась наверх.

— Похоже на отравление.

— Боже мой! — всплеснула руками мать. — Мне Клавдия накануне рассказала, что в поселке уже трех собак кто-то отравил! И на дачах одна за другой мрут… Как же я недоглядела! Кельвин, солнышко мое! — на глазах женщины показались слезы.

— Так… Мне нужна пара минут, чтобы переодеться. Приготовь, во что его завернуть, — заторопился к себе в комнату Вадим…

Валерия аккуратно вела машину, периодически посматривая в зеркало заднего вида. Но не столько для того, чтобы отследить возможный «хвост», о чем просил пассажир, сколько для того, чтобы понаблюдать за ним самим. После утренней стычки она старалась ему не перечить, но бояться перестала. Страх улетучился, как только увидела его у окна: жалкий, слабый. Оставалось лишь понять, что делает его слабым, и научиться этим управлять. Но не жалеть, как уже случалось.

«Жалость — проявление собственной слабости, — так считала Лера. — Всегда найдется тот, кто ею воспользуется».