Миг единый

Оля подозвала официанта, заказала коньяк, она привыкла в ресторанах распоряжаться сама, да и расплачивалась всегда сама — у Бориса денег не было, и откуда им было взяться, он работал младшим научным сотрудником, получал сто шестьдесят рублей; для мужчины, курящего, любящего поесть и одеться, да и вообще привыкшего себе ни в чем не отказывать, это были не деньги; правда, до сих пор, хоть ему уже стукнуло тридцать пять, нет-нет да и помогали родители, старики хорошо зарабатывали, оба известные врачи, оба имели широкую частную клиентуру, но сыну помогали неохотно, были скупы. Оля свыклась, что у Бориса нет денег, ей даже нравилось чувствовать себя хозяйкой положения, все-таки она кандидат наук, старший научный, триста рублей в месяц у нее твердых, да еще иногда лекции. Она относилась к деньгам легко, часто тратила бездумно и никогда об этом не жалела, даже если оказывалась в стесненных обстоятельствах; иногда она сама удивлялась этому, потому что в детстве и особенно первое время после студенческих лет мыкалась в нужде, считала копейки, но те годы не сохранили в ее душе страха перед лишениями.

Они выпили по рюмке коньяка, закурили, и Борис, щуря наивно-голубые глаза, сказал:

— А я и не знал, что этот самый Александр Петрович Кочнев — твой бывший муж…

— Я ведь тебе говорила.

— Да, но… Я воспринимал его как-то абстрактно, а тут уже конкретность: Кочнев, директор такого завода!

— Это что-нибудь меняет?

— Боже упаси! — усмехнулся Борис. — Менять не меняет, но уточняет. О Кочневе-директоре я слышал, о твоем муже — ничего.

— Но ты никогда не интересовался.

— Ты же знаешь: я не люблю копаться ни в чужом, ни в своем прошлом. Мало ли кто у кого был!

Эти слова, произнесенные с сытой ленцой, рассердили Олю, она и сама никогда не допытывалась, какие женщины были у него прежде, но это вовсе не означало, что ей это было безразлично.

— Терпеть не могу, когда ты становишься циником, — сердито сказала она.

— При чем тут цинизм? — наивно спросил он.

— А что же, по-твоему, безразличие к прошлому — это не цинизм? — Но тут же ей расхотелось с ним спорить. — Ну ладно… Нам надо отправляться.

Тогда Борис сказал не очень уверенно:

— Ты считаешь: я тоже должен появиться в его доме?

Она задумалась: конечно же тащить с собой Бориса к больному человеку, который хотел видеть ее, на так уж разумно, но вдруг вспомнила Катю, вспомнила тот тяжкий для нее воскресный день, когда Катя вышла при их первой встрече победительницей, и категорически сказала:

— Да, считаю.

— А как он к этому отнесется? — игриво улыбнулся Борис.

— Не знаю… Он человек неожиданный… Честно говоря, за пять лет жизни с ним я так и не научилась угадывать, что он может отколоть в любую минуту. Вот же привел ни с того ни с сего другую жену… Да и сюда на завод поехал. Все министерство ахнуло. Все-таки директор НИИ — из столицы на периферию.

— Ну, это уж не такой поступок, чтобы ахать. Директором на такой завод!.. Тут еще ой как подумаешь: проиграл он или выиграл…

— Возможно, — согласилась Оля. — Допивай коньяк, и едем…

Она заторопилась, ее никто не гнал, не подталкивал, они могли бы еще сидеть в кафе, тем более, что видела: Борис не торопится подняться из-за стола, он и всегда-то все делал не спеша, поначалу это даже ее раздражало, потому что Оля привыкла к быстрому темпу жизни, но потом ей стала нравиться его замедленность движений, это успокаивало, более того, когда Оля пыталась ему подражать и старалась все делать без привычной суеты, то чувствовала себя уверенней. Но сейчас она не могла себя сдерживать, ее утомило ожидание встречи с Александром Петровичем, и хотелось, чтобы все, ради чего она приехала в Л., уже началось и кончилось.

Они сели в полупустой автобус — в этот час мало было людей на улицах, город в основном жил заводом, и бо́льшая часть его населения была сейчас в цехах. Оля знала об этом и без всякого любопытства смотрела в тусклое окно автобуса. Проплывали мимо витрины магазинов, новые дома, плохо очищенные от снега тротуары, где местами образовались мутные наледи, — все было буднично, просто, и все же неожиданно сердце у нее дрогнуло: автобус остановился на первой остановке, и Оля увидела в глубине переулка небольшую церковь, сложенную из темного, вишневого цвета кирпича. Несколько старух, нахохлившись по-птичьи, стояли возле чугунной решетки, а к стене церкви у входа была прислонена крышка гроба, обтянутая свежей белой материей, на которой выделялся золоченый крест; наверное, и это все тоже было обычным для такого места — ведь церквушка была единственной в городе, но Оля, увидев крышку гроба, вздрогнула всем телом так, что Борис быстро повернулся к ней и с необычной для него поспешностью спросил:

— Что с тобой?

— Та-а-ак, — проговорила она. — Та-а-ак…

Испуг возник раньше, чем мысль: «А может, уже поздно», — он возник, как ожог или укол, и лишь затем последовало осмысление.