Миг единый

— Нет, отчего же? — возразил Борис. — Я много жил один… Однажды даже провел месяц в прибайкальской тайге, жил в брошенной деревянной бурятской юрте. Я могу размышлять, а если утомлюсь, то просто лягу и буду спать. Но, насколько я понимаю, одиночеством называют не то состояние, когда вокруг нет людей, а когда человек не контактен душевно с другими. А я считаю, что каждый человек с другим всегда может найти контакт, если к этому будет стремиться. Вот и получается: одиночество — это удел тех, кто чувствует себя неполноценным или терзается муками совести. — Борис, как всегда, говорил спокойно, ровно, в его голосе не было категоричности, и все же за мягкостью речи чувствовалась самоуверенность, будто все, что он произносил, обдумал для себя давно, но Оля знала — это не так, Борис импровизировал, она уже давно убедилась: он мог с небрежной легкостью вступить в любой разговор и вести себя в нем твердо, но это вовсе не значило, что он высказывает выстраданное или же отстаивает свои убеждения.

— Ну, тогда вас надо пожалеть, — сказала Надежда Николаевна.

— Это почему же?

— Да я вот что думаю: только очень безразличный к жизни человек не знает одиночества.

Чувство неправдоподобия происходящего, возникшее в Оле в этой комнате, не развеялось, а еще более усилилось; она с ожиданием взглянула на дверь, за которой скрылась Катя, — там лежал, может быть, умирающий человек, и вместо того, чтобы быть с ним, в его тревогах, они сидят в гостиной и ведут беседу, не имеющую к нему отношения. Оля увидела, что Борис приготовился возразить Надежде Николаевне, и не дала ему сделать этого:

— Борис, перестань! Слышишь?

Он пригладил бородку и покорно согласился:

— Ну, хорошо, хорошо…

В тот же вечер, как это случилось с Александром Петровичем, и врачи поставили диагноз, Катя твердо решила, что мужа ни в какую больницу не отдаст. Она задала себе твердую и жесткую задачу: сделать все, чтобы Александра Петровича поставить на ноги. Только на это надо направить мысли и поступки, а все остальное, что бы ни происходило, не должно ее задевать. Так Катя и повела себя, и, когда вчера утром, после плохой ночи, Александр Петрович пригласил ее к себе и потребовал, чтобы она дала телеграммы Оле и Надежде Николаевне, она ничем не выказала своего волнения и тут же, в спальне, где он лежал, продиктовала текст по телефону, — сделала она это с расчетом: а вдруг кто-нибудь из женщин не приедет, тогда Александр Петрович будет знать — произошло это не по вине Кати…

Ей нужно было сейчас обдумывать каждую мелочь, предвидеть все, потому что любой неверный шаг мог обернуться трагедией, она это отлично осознавала, в другое время она бы ни за что не согласилась с просьбой Александра Петровича, сочла бы ее причудой, каких он выкидывал за их совместную жизнь немало, но тут она не позволила, чтобы в ней шевельнулась хотя бы капля ревности. Он так хочет, и этого достаточно… Она и встретила Надежду Николаевну и Олю ровно, стараясь быть как можно спокойнее, не растрачивая чувств ни на удивление, ни на неприязнь, ни на какие иные эмоции, ей нужно было быть вежливой — и более ничего, она охраняла покой своего дома и здоровье мужа, она даже сумела показать, что не узнала Бориса, хотя как увидела его, так чуть не вскрикнула, — вот уж кого не ждала на пороге своей квартиры, и он тоже, видимо, понял, что и ему не надо узнавать ее, а может быть, был готов к этой встрече, от кого-нибудь узнал, что она вышла замуж за Александра Петровича: ох и тесен же этот огромный мир!.. Ни при каких других обстоятельствах Катя не пустила бы этого человека к себе в дом, но и этим она должна была пожертвовать, потому что понимала: затей сведение счетов, сразу уйдешь от главного, чем сейчас живешь. Пусть уж эта сторона жизни, что течет теперь, не касаясь судьбы Александра Петровича, движется без ее прямого участия; как уж задалась — пусть и течет…

Так она решила, и поколебать ее в этом решении было невозможно. Старичок кардиолог сказал: спасение Александра Петровича в полном покое, и за это она вела борьбу.