Миг единый

Одним из первых приехал Спешнев, сбросил пальто в прихожей и, держа под мышкой аккуратненькую папку, приглаживая побитые сединой волосы, поджарый, легкий, прошел в гостиную. Катя всегда его побаивалась; вообще-то она никогда не страшилась людей, окружавших мужа, находила с ними общий язык, но Спешнев словно бы все время держал ее на расстоянии, он был неизменно вежлив, малословен; никогда Катя не слышала от него какой-либо жалобы, никогда он не обмолвился о каких-нибудь личных делах; сначала она думала — он просто сухарь, эдакий механический человек, но о нем долетали слухи как о заботливом семьянине, и она видела его несколько раз на концертах симфонической музыки во Дворце культуры, видела его лицо, как он воспринимает музыку — словно стараясь вобрать ее всю, наслаждаясь звуками и не скрывая этого своего наслаждения, да еще было много других примет, показывающих, что Спешнев вовсе не сухарь, а живой и, видимо, широкий человек, умеющий насладиться жизнью, но пробиться к его потаенным мыслям и чувствам Кате ни разу не удалось, он сохранял для нее вид загадочный, а то, чего Катя не понимала в людях, ее всегда пугало.

И сейчас Спешнев повел себя несколько странно: он сел к журнальному столику, вынул лист бумаги, шариковую ручку и, вместо того, чтобы выразить Кате свое сочувствие, стал дотошно расспрашивать, что сказали врачи, какая была кардиограмма, словно сам был специалистом по этой болезни, и, когда Катя отвечала, рисовал на листе бумаги нечто похожее на график; выслушав про болезнь Александра Петровича, Спешнев задумался, будто ему нужно было принять решение, потом неожиданно спросил:

— Я могу к нему?

— Нет, — строго ответила Катя.

— Почему же?

— Вы ведь по делу?

— Безусловно, по делу, — согласно кивнул Спешнев.

— Ну вот, — вздохнула Катя, — а он еще очень слаб.

— На этот счет у меня своя точка зрения, — сказал Спешнев, разглядывая собственный рисунок на бумаге.

— Возможно, — заметила Катя. — Но в этом доме сейчас главное — моя точка зрения. А она такая: пока он болен, никто к нему по заводским делам не пройдет. И я бы вас просила передать всем товарищам, что никого с завода я сюда не пущу.

— Ну, это вы напрасно, — нисколько не удивившись резкому тону, ответил Спешнев. — Самое лучшее состояние для больного — это не чувствовать себя больным, а быть причастным к делам… Тем более то, с чем я к нему иду, не требует усилий. Нужна его подпись на одной из бумаг для немецкой фирмы, которая поставила нам оборудование. Тут уж ничего не сделаешь, нужна именно его подпись.

— Ничего, — решительно сказала Катя, — придумаете что-нибудь, чтобы выйти из положения… Я ведь знаю: пущу вас, он начнет расспрашивать, а вы должны будете отвечать. И пойдет… Нет, я так решила, так и будет, — она говорила с ним резко, потому что действительно побаивалась его, и этот ее тон служил ей защитой.

Он посидел, подумал, сказал:

— Ну что же… — И поднялся. — Все-таки передайте ему, что я заходил… И все, о чем мы говорили, передайте…

— Не обижайтесь, — ответила Катя, — но только когда увижу, что это ему не повредит…

Он надел пальто и уже собирался попрощаться, унося с собой аккуратненькую папочку, когда Катя вдруг спохватилась: все-таки Спешнев — главный инженер завода и заместитель Александра Петровича, она не должна была быть с ним так суха. И все-таки…

«Вот так и будет, — подумала она, когда закрылась за ним дверь. — Вот только так и надо…»

А спустя полчаса появилась жена режиссера Гороховского. Катя не могла ее не впустить, уж очень был встревоженный вид у этой женщины, и коричневые удлиненные глаза ее, как назвал их Александр Петрович, «глаза египтянки», были заплаканы.

— Какое несчастье… какое несчастье, — запричитала она, входя в прихожую. — Мы, как узнали, ужаснулись… Я ведь это пережила. У моего тоже был инфаркт. Он шлепнулся за кулисами. Можете себе представить, и ведь не от горя, а удача была, настоящая удача. Двадцать раз занавес в финале поднимали. Зал кричал: «Гороховского!», а он у меня — на полу. Неотложку вызывали, реанимационную машину… Кошмар!

Катя напоила ее чаем, и, когда они сидели за столом Гороховская, словно между делом, сказала:

— А мы, наверное, уедем отсюда. Так уж сложилось. Вчера мужа приглашал начальник областного управления культуры. Выразил отношение к спектаклю… Странно немножко: спектакля-то он не видел. Конечно же ему передали слова Александра Петровича, потому что он примерно то же самое мямлил… В общем, решили пока спектакль не давать, поправлять, мол, надо… Ну, сами понимаете, если так начинается, то дальше хода не будет. Лучше уехать… Приглашений много, но жаль. Тут труппа интересная, планы были у нас большие… Но что же поделаешь…

Катя поняла: эта женщина рассчитывала на ее помощь. Катя прежде бы обязательно вмешалась и добилась бы успеха, но сейчас… Она только вяло подумала: «Потом… Когда-нибудь… Не до этого…» И, не получив от нее ответа, жена Гороховского ушла, судя по всему очень расстроенная, и Катя постаралась побыстрее забыть о ее приходе.