Миг единый

Он мучительно размышлял над этим и, привыкший находить точные и нужные формулировки, нашел для себя такую: «Слишком много накопилось в душе, что было безмерно дорого и прочными нитями связывало с жизнью; осознать, что они могут оборваться навсегда, — выше человеческих сил». Такая формулировка несколько примирила его со своим страхом, и теперь, как ему показалось, надо было обдумать, что он еще может предпринять в жизни, если ему отпущен самый короткий срок, что он еще успеет в ней сделать?.. И сразу перед ним встала стена, он словно уперся в нее головой, отлично ощущая, что там, за этой самой стеной, — множество не решенных им дел… Стоит ухватиться хоть за одно из них, как на него мгновенно обрушится лавина и он не сумеет выкарабкаться из-под нее. «Мне не надо об этом… — стал рассуждать он. — Все равно ничего не успею. Катя и Танюша… Они сумеют прожить без меня. Конечно же им будет трудно…» Он все дальше и дальше уходил от мысли, что необходимо срочно действовать, более того, постепенно эта мысль ему, человеку, неподвижно лежавшему в постели, стала казаться нелепой, заменилась другой: а что бы он мог получить доброго и хорошего напоследок?.. Ведь вот же он читал и слышал — в камеру смертников перед казнью приходят и спрашивают: какое последнее желание они бы хотели удовлетворить? Легенда это или правда, он не знал, но находил в этом акте справедливость. «А я что бы хотел?» Он прислушивался к себе и не отыскивал вообще никаких желаний: болезнь словно опорожнила его, сделала безразличным, ему ничего не оставалось, кроме ожидания и страха. Понимала ли это Катя?.. По тому, как вела себя строго и замкнуто, вся отдавшись заботам о нем, вряд ли могла ощущать его состояние, а он не хотел ей объяснять… Вот каким он был, когда Катя вошла к нему и сказала:

— К тебе Любецкий и Вахрушев… Я не хотела их пускать, но… В общем, если ты скажешь, что не надо, я их не пущу…

Он помолчал и ответил:

— Да ладно… пусть.

Катя вышла и тотчас вернулась с невысоким, кряжистым Любецким. У Александра Петровича были хорошие с ним отношения, оба они любили и ценили шутку и сговаривались по разным делам легко. А вот с Вахрушевым Александр Петрович всегда был настороже: этот узколицый, при рыжих усах человек был хитер и вечно старался что-нибудь выколотить из завода, вот теперь он обуян идеей построить путепровод, и у Александра Петровича не было и капли сомнений, что это он отдал распоряжение «выдерживать» на переезде Суконцева. Они вошли один за другим: первым Любецкий, на полшага за ним Вахрушев, — свободно сели на поставленные Катей стулья.

— Ну ты что же это, а? — сказал Любецкий, покачивая головой. — Так нас огорчаешь, — и успокаивающе поцокал языком. — Ну ничего, ничего… Только ты не теряйся — это главное. — И он постукал себя пальцем по левому лацкану пиджака. — Я две такие сшибки перенес. Ничего, вот видишь, живу… По себе знаю, главное — панике не поддаваться. — И тут же его всегда насмешливые глаза сделались печальными. — Такие, брат, нагрузки на сердце принимаем, что его хоть из металла крои, все равно не выдержит… Да тебе-то вроде бы и нечего было психовать. Все нормально, все хорошо, завод как по накатанным рельсам катится. Что еще надо?.. А мы тебе, Александр Петрович, новость хорошую привезли… С министерством договорились, будем тебя и целую группу инженеров-доменщиков к Государственной премии представлять за пуск домны. Так что готовься… За такое дело не откажут. — И Любецкий улыбнулся. — Честно говоря, вид у тебя неплохой. Как человек с опытом, думаю, через месячишко выкарабкаешься. Ну, еще в Кисловодск, в «Красные камни» съездишь. Так что пожелаю тебе, а если просьбы будут, не стесняйся…

Любецкий поднялся, поднялся и Вахрушев, и тут Александру Петровичу не захотелось так вот просто их отпускать, надо было сделать что-то такое, чтобы они запомнили свой приход к нему, иначе и в самом деле унесут впечатление, что болезнь его сломила, а этого нельзя было допустить: они не должны были знать ничего о его страхе.

И, когда они уже шли к дверям, он позвал:

— Послушай, Вахрушев, вопрос у меня…

Они оба остановились, повернулись к нему, в хитрых глазах Вахрушева появилась настороженность.

— Слушаю, — с готовностью отозвался он.

— Кончай-ка ты эти детские игры, — сказал Александр Петрович, — и не закрывай больше на час переезды перед министерскими работниками… Путепровод будешь строить сам. Завод денег не даст. Запомни…

Наверное, для Вахрушева это было неожиданно, и он растерялся, сразу замекал:

— Да я… да мы…

Любецкий нахмурился, сказал:

— Ну, это мы не сейчас будем обсуждать…

— А больше и не будем, — заметил Александр Петрович. — Считайте, что обсудили и вынесли решение…

— Да, да, конечно, — кивнул Любецкий. А что ему еще оставалось делать? Он лишь покосился на Катю, которая стояла наготове, и снова постарался улыбнуться. — Ну, сейчас это не твои заботы. Ты быстрее поправляйся, Александр Петрович. Это главное…

И они двинулись к выходу.

«Вот теперь хорошо, — успокоенно подумал Александр Петрович. — И дело сделано, и порядок…»