Миг единый

Он шагнул вперед и сел к столу… Три женщины, замерев, оставались на своих местах, не Сводя с него глаз, а он бегло оглядел стол, неожиданно потянулся к графинчику с коньяком и быстро сделал из него крепкий глоток, с удовольствием облизав губы.

— Я все слышал, — сказал он, кивнув на открытую дверь. И опять потянулся к графинчику.

— Саша! — вскрикнула Катя.

Александр Петрович посмотрел на нее:

— Я же сказал: спокойно!..

Глаза его заблестели, в них появилось прежнее молодое лукавство, которое так хорошо знали Оля и Катя, и даже Надежда Николаевна насторожилась, словно припомнила этот его взгляд.

— Ну что, устроили небольшую птичью ярмарку? А мне-то, дураку, казалось — вы мирные, умницы и прощать умеете… А вы эдак-то. А?..

— Саша… — вступила было Катя, но он резко прервал ее:

— Помолчи, — и оглядел каждую из них поочередно, но не так, как делал это в спальне, когда они втроем выстроились возле его постели и он вглядывался в их лица с острым любопытством и словно б сравнивал одну с другой, хотя в том сравнении ничего не было обидного для каждой из них; теперь он смотрел насмешливо, и от этого делалось неприятно.

— Я хотел увидеть вас троих вместе, — проговорил он, — потому что вы — моя жизнь… Может быть, самое близкое и дорогое, что было в моей жизни, это вот вы… И когда меня шарахнуло, мне и захотелось, чтоб вы оказались тут, подле меня. И я бы мог напоследок сообразить: как же я прожил свою жизнь?

Он помолчал, словно передохнул, и посмотрел не на них, а на свою руку с набухшими венами, медленно гладившую скатерть на столе.

— Теперь уж что… Теперь уж отошло, не как в первый день, будто яма растворилась… Прежде никогда не боялся, а тут сильно струхнул. Врач говорит: мол, симптом болезни… Верно, Надя?

— Верно, — подтвердила она.

И вдруг он засмеялся, негромко, но легко:

— А здорово вы здесь!.. Да нет, я не корю… И хорошо, что одна другой на мозоль не дает наступить. Если и вправду в вас есть что-то от моей жизни, то не так уж это и плохо, когда каждый может постоять за себя… — И вскинул голову, взглянул на Катю, сказал повелительно: — Папки отдай. Пусть Оля работает. Тебе и со мной дел хватит, я тебе обещаю, очень даже хватит… — Перевел взгляд на Бориса, по-прежнему сидевшего в кресле, — Александр Петрович прежде вроде бы и не замечал его, теперь же спросил у Оли сочувственно: — Он очень тебе нужен был?

— Когда встретила — очень…

— Тогда прости!.. — тихо проговорил он. — Ну вот… А что, Надя, может, при инфаркте коньяк не страшен? Как полагаешь?

— Шел бы ты в постель, вот как я полагаю… — строго сказала Надежда Николаевна.

И он обрадовался этой ее строгости.

— Эх, не подвел бы мотор, загуляли бы мы с вами, бабоньки! — задорно воскликнул он, но тут же слабо охнул, сморщился.

Надежда Николаевна быстро подошла к нему, профессионально подхватила под мышки, приподняла, он поддался ей, встал.

— Пойдем, — совсем по-домашнему сказала она, — отведу тебя.

— Пойдем, пойдем, — согласился он, но, прежде чем шагнуть к спальне, кивнул Оле: — Удачи тебе, Оленька… Все мы живем надеждами, ну и слава богу… Какой-то серьезный мужик однажды уже сказал, а кто — не помню: надежда дается тем, кто надежду утратил… Прощай!

Они вдвоем пошли к спальне и, чем ближе подходили к порогу, тем, казалось Оле, быстрее уменьшались в размерах, становились совсем крохотными, — она, державшая его под руку, и он, медленно волочивший ноги, двое уже немолодых людей, уходящих куда-то далеко-далеко; дверь затворилась за ними, не издав никакого звука… Оля повернулась к Кате, та стояла, ухватившись за край стола, вся в напряжении, а лицо — потухшее, и Оле стало нестерпимо жаль эту женщину…

Врач пробыл возле Александра Петровича более часа, уезжал в сумерки, устало говорил:

— Надеюсь, что все страшное позади, но полный покой, полный, и больше никаких встреч. — Он старался быть строгим, но выглядел сварливым.