Миг единый

«Неужто он и вправду все эти годы любил меня?» — думала Надежда Николаевна и стеснялась, уж очень казалось это до стыдного неправдоподобным… Но она видела в глазах Александра Петровича ничем не прикрытую ласку к ней, видела, как он рад, чувствуя тепло ее руки в своей ладони, и объяснил он ей все: «Всегда грустишь по несостоявшемуся…» Она согласилась с этим. Конечно, вряд ли Александр Петрович мог любить ее столько лет, в такое действительно не очень поверишь, а вот думать о ней как о женщине, которая могла сделать бы его счастливым, конечно, мог… Мог, если… Она не сразу довела свою мысль до конца, замерла, словно приостановилась в движении, ей нужно было передохнуть, прежде чем сделать вывод… «Да, мог, — твердо решила она, — только в том случае, если не любил ни Олю, ни Катю и не находил в них того, что должен был отыскать, нужное и близкое себе…» Вот это уж беда. Настоящая беда, хотя чаще всего люди боятся в этом признаться даже самим себе… Ну, а что было бы, останься она с Александром Петровичем? Какую бы жизнь они прожили?.. Да кто же об этом знает? Она не соврала Александру Петровичу, когда сказала — хорошо прожила эти годы с Трофимом, но что-то уж очень много в годах этих было одинакового, пресного, скорее всего потому, что сам Трофим такой, — во всем всегда любил порядок, в нем накрепко был заложен учитель, он не мог и дня прожить, чтобы не указать ей, как и что следует нынче делать, она привыкла к этому, хотя и многое переиначивала по-своему, а Трофим и не замечал… Конечно же с Александром Петровичем у нее не было бы такой спокойной жизни, он из неожиданных и непоседливых мужчин… Нет, с ним спокойной жизни не было бы… Так, может быть, оно и лучше?

Как только Надежда Николаевна спросила себя об этом, ей сделалось тоскливо, и только сейчас она до конца поняла свои же слова, сказанные Александру Петровичу в утешение: «Ты не жалей… Никто свою жизнь еще никогда переделать наново не смог». Когда говорила ему, сидя на постели, то делала это, чтоб успокоить, по врачебной своей привычке, — таким тоном привыкла успокаивать больных, и, как правило, они верили, а сейчас задумалась над сказанным и увидела: это относится не только к Александру Петровичу, но и к ней самой. «А я ведь долго об этом размышлять еще буду», — призналась она себе… Вот о чем думала Надежда Николаевна, когда Борис задал свой вопрос: «У нас заговор молчания?»

Ему никто не ответил, тогда он снова потянулся к графину, но Оля остановила его:

— Не надо. Тебе еще сегодня за руль…

— Хорошо, — покорно согласился он и откинулся на спинку стула: все же он не мог терпеть этого всеобщего молчания за столом; он выпил, хорошо поел и, видимо, решил: пришло время подвести итог своего пребывания в этом доме.

— Мы просмотрели папки Александра Петровича… Они требуют еще серьезного анализа и разбора, но в них, безусловно, есть ряд любопытных мыслей, которые могут послужить фундаментом для дальнейших разработок… Так что, если Александр Петрович хочет, чтобы в институте этим занялись, то мы, со своей стороны, всячески будем поддерживать… Вот так, — завершил он, отодвигая от себя чашку с недопитым кофе.

Катя молчала, она словно не слышала его и продолжала, делая короткие глотки, пить кофе, — только это и выдавало в ней нервное возбуждение. Оля потянулась к сигаретам, поднялась из-за стола… Борис произнес свои слова с несколько манерно-чиновничьей интонацией и не вовремя, да и глупо, словно он делал одолжение больному человеку. Глупо еще и потому, что сам Борис в жизни не прикоснется к этим папкам, уж кого-кого, а его-то они волнуют меньше других… Оля прошлась по комнате, остановилась у окна, увидела, как на противоположной стороне улицы мимо гастронома идет веселая компания с гитарой, бурно приветствуя какого-то пожилого человека, вскидывая руки и шапки, и тот, пожилой, снисходительно улыбается. «А ведь и вправду пора уезжать», — подумала Оля. На несколько часов она вторглась в жизнь чужой семьи, увидела на мгновение постаревшего, больного Александра Петровича, который призвал ее по не такому уж важному делу, она выполнит его; теперь оставалось только взглянуть напоследок на бывшего своего мужа, сказать ему, что уже сказал Кате Борис, и отбыть восвояси… Она здесь больше не нужна.

Докурив сигарету, повернулась к Кате, прибиравшей со стола:

— Я бы хотела видеть Александра Петровича. Папки мы действительно проглядели и можем с собой забрать.

Катя оставила посуду, только теперь Оля заметила, какой усталый и взвинченный вид у этой женщины, но она старается держаться спокойно и ровно.

— Вы хотите сейчас уехать, — сказала она, поправляя очки. — Ну что же… я чрезвычайно благодарна вам, что вы откликнулись на просьбу Александра Петровича и приехали… Мне только остается пожелать вам счастливого пути…

— Вы не желаете, чтобы мы увиделись с Александром Петровичем? — удивилась Оля.

Катя болезненно поморщилась.

— При чем тут мои желания? — сказала она. — Ему противопоказано даже малейшее волнение.