Миг единый

Когда он спросил ее: «Ты меня любишь?» — Катя, обычно умевшая владеть собой, не выдержала и заплакала. Она научилась угадывать в нем все: и его желания, и его мысли, даже самые потаенные, — каждое движение его она угадывала. У Кати всегда был трезвый ум, способный точно подвергнуть анализу то, что она наблюдала; проявляла эту способность она давно, чуть ли не со школьных лет, а после развивала ее, потому что рано поняла: нельзя сделать и шага, предварительно не пощупав ногой дорогу и не прикинув, к чему этот шаг приведет, — она пришла к этому, наблюдая за жизнью матери, лишившейся мужа в последние дни войны и потом благодаря своей бездумной эмоциональности наделавшей столько глупостей, что так и не сумела устроить своей жизни. А сколько ее, Катиных, подруг, чудесных девушек, наделенных умом и красотой, выходили замуж за таких посредственных мужчин, что потом это быстро приводило или к разводу, или к жалкому примирению и к такому же жалкому существованию потом. Однажды Катя твердо решила: если и найдет мужа, то такого, за которым — как за каменной стеной, компромисс ей был не нужен. И она стала искать. Не торопилась, внимательно вглядываясь в людей, пытаясь понять все, что стоит за ними и что могут они дать… Так однажды она встретилась с этим парнем, что сейчас привезла с собой в ее дом Оля… Пожалуй, если разобраться, то ничего случайного в его появлении здесь не было: Борис был из тех легких людей, у которых водятся знакомства в самых разных кругах Москвы, да и знает он, наверное, чуть ли не половину столичных жителей своего, поколения, потому что порхает сегодня здесь, а завтра — там, да и родители его, имеющие в Москве обширную клиентуру, конечно же в какой-то степени способствовали его знакомствам, — он мог появиться в доме у Кати и с таким же успехом в любом другом доме. Борис ухаживал за ней, возил в машине, встречал после работы у проходной, но Катя довольно легко поняла, что парень этот не обладает никакой надежностью, он пуст, хотя и достаточно образован, а самое главное — так привык жить за чужой счет, что считает это для себя нормой. Он вызвал в ней отвращение одной, казалось бы, совсем незначительной деталью: однажды они зашли в магазин, и он вдруг попросил шестнадцать копеек, — часто у него не было даже и таких денег, а может быть, и были, но он не привык тратить их, — быстро подошел к прилавку, купил пакет молока и, надорвав его, стал тут же, в магазине, пить; он пил, причмокивая, вытягивая губы, роняя белые капли на бороду, и Катя подумала: «Как титьку сосет», — и ее это рассмешило так, что она не могла остановиться и выскочила из магазина. «Господи, да он же не мужик совсем», — думала она. Но он так ничего и не понял, вышел к ней, беспечно улыбаясь, довольно глядя на нее голубыми глазами, спросил: «Ты почему убежала?» — но она не стала отвечать, постаралась побыстрее с ним распрощаться. Нет, он был явно не для нее. Странно все-таки распоряжается судьба: это же надо было случиться, чтобы именно он оказался рядом с Олей…

Возможно, если подходить с меркой древней морали, то она, Катя, виновата перед Олей, но… Как только она поехала в ту командировку с Александром Петровичем, как только пообщалась с ним несколько дней, поняла: «Вот это он… Я его так долго искала, что упустить не могу». Это было как зов удачи; к тому времени ей уже было около тридцати, и Катя многое умела и знала: не нужно суеты, не нужно навязчивости, он сам должен прийти к мысли, что не может без нее, а ей только и надо — подвигнуть его к этому, а потом неторопливо, словно бы держа на расстоянии, вести за собой; она знала — у него молодая жена, это усложняло задачу, но в то же время и создавало определенный стимул для борьбы. Все не так просто… Если человек способен управлять своей судьбой, то он должен делать это не стихийно, а с верным и точным расчетом, потому что любая жизненная ошибка часто непоправима. Кате все удалось так, как она задумала; она потратила немало сил, чтобы все узнать о нем, нет, не факты его жизни, не подробности прожитых им лет, а  к а к о в  он, в чем можно ему потакать, а в чем нельзя и каким способом; у нее получалось, и, как ей казалось, он ценил в ней именно это свойство. Теперь она жила прочной, обеспеченной жизнью, была во всем раскованна, родила и воспитывала дочь и сама работала с удовольствием в бюро информации, занимаясь аннотациями к проспектам и книгам иностранных фирм, поступающим на завод, на немецком и английском языках; иногда выезжала в Москву вместе с Александром Петровичем, а то и одна и потому знала все московские новости не хуже столичной жительницы.

Да, она понимала Олю и сочувствовала ей, стараясь быть внимательной и заботливой, — да и как она могла еще поступить с женщиной, которая была ею побеждена, даже повержена; она могла ей выразить только свое сострадание, и, даже когда Оля попыталась бросить ей в лицо язвительные обвинения, она тоже ее поняла и постаралась быть с ней ровной и спокойной, но… сострадать можно до определенного предела.