Миг единый

— Хватит, — решительно ответила она. — Я вас давно знаю, Николай Васильевич, очень давно. От Юрия Сергеевича. Он для меня — очень многое… Я думаю, что встретить один раз в жизни такого человека — это надо, чтобы очень крупно повезло. Мне повезло. Когда я сначала его слушала, то боялась хоть слово сказать или хоть как-то его перебить. Ну, вы знаете, как он мог говорить. И все было такое новое, звонкое, и казалось: раньше-то я совсем была слепой, ничего не умела видеть, слушать, и только сейчас начинаю прозревать. А границы не было. И все, что я умею и знаю, — это он. Это правда. Конечно же второго такого раза не бывает. А Софья Анатольевна… Она всегда ко мне хорошо. Нет, никогда ничем не обидела и помогала, как могла. Я ей отплатила, я не была неблагодарной. Но сейчас она не хочет меня отпускать. Она считает: на мне проклятье за его смерть. Она придумала, что он умер от инфаркта. А это совсем не так. Я не знаю, может быть, так ей легче. У него оказалась плохая печень, есть ведь врачебное заключение… Вы можете подумать, что это пустяки и предрассудки, а для меня важно. Я ему обещала многое сделать. Я сделаю. Мне нужен опыт. Такой цех для меня — прямо-таки находка. Мы с Павлом уже наметили, что будем делать… Много работы, очень много работы. И нужна свобода. Настоящая. Я не имею права тратить время и силы на ненужные эмоции, на выяснение отношений и прочую чепуху. А она этим живет, я понимаю, ей нужно жить прошлым… Но, Николай Васильевич, я могу однажды не выдержать. Теперь вы все знаете. Вы не можете мне отказать в помощи.

Она чиркнула зажигалкой, чтобы прикурить сигарету, рыженькое пламя метнулось у ее щеки, выхватив зазолотившуюся прядь волос и прищуренный глаз; он не знал, что отвечать, обернулся на дом. Окна его были темны; где-то там, в комнате, спала одинокая женщина.

— Нам пора ехать, — сказал Николай Васильевич, — Будите Павла.

— Еще минуту, — попросила она и заговорила уже теперь другим, более строгим тоном: — Я вот о чем, Николай Васильевич… Было бы целесообразно ввести в руководство цеха какого-нибудь из наших ребят. Андрея или Павла. Мы попробуем довести здесь многое до уровня самых высоких мировых стандартов.

— В чем?

— В технологии. У нас в запасе есть немало предложений на будущее. Но не хотелось бы тратить силы на преодоление бюрократических рогаток.

— Вы имеете в виду дирекцию?

— Ну нет, — он почувствовал, как она улыбнулась. — Шергова можно обвинить в чем угодно, только не в этом. Но путь до него от цехового инженера усеян докладными. Меня же учили выбирать самую короткую дорогу. В общем, вам решать, Николай Васильевич. — Она поднялась со скамьи и пошла к дому, сначала шаги ее были еле слышны, потом заскрипели по гравийной дорожке.

Николай Васильевич помедлил, не хотелось покидать насиженного места. Да, Поповский все-таки многому ее научил…

Он взглянул на звездное небо, с трудом встал, чтоб идти к калитке, но едва сделал несколько шагов, как почувствовал: рядом кто-то есть, оглянулся и увидел, как от угла дома отделилась объемная тень, и при лунном свете различил Софью Анатольевну, она стояла в пальто, платок на голове не был повязан, белела открытая шея.

— Вы? — прошептал он.

— Тсс-с, — протянула она, прижав палец к губам.

— Вы что же, тут все время были?

— А где же мне быть? — глухим шепотом ответила она.

— Значит, все слышали?

— Ну конечно, — спокойно подтвердила она. — Но ты иди, иди, не расстраивайся… Все правильно, Коленька, все правильно. Тсс-с…

Дверь хлопнула.

Она подтолкнула его в плечо большой пухлой ладонью, и он, невольно подчинившись ей, ступил на гравийную дорожку; с крыльца спускались Наташа и Павел…

Они приехали вовремя, аварийная бригада закончила работу, об этом и доложил Шергов, как только увидел Николая Васильевича в цехе, доложил возбужденно, радуясь и гордясь, что работу сделали за два с половиной часа.

Николай Васильевич сел к столу, и все началось сызнова: опять к нему вернулось ощущение слитности с механизмами, будто обнажились нервы, и не было остановки, не было поездки в «Гайку», — все сразу ушло, и осталось вот только это: движение детали по линии, все с самого начала — через раскладку, черновую обработку в печь, потом на прокатные станы. Теперь детали двигались стремительно по пробитому ранее пути, пока не дошли до крюкового конвейера, он потянул их к отпускной печи, к камере замедленного охлаждения, — и тут Николай Васильевич почувствовал, как замер весь цех в ожидании, время сразу растянулось, ровный гул механизмов наполнял цех, молчали в селекторе, молчание было долгим, и Николай Васильевич вдруг понял: все в порядке! Ну, теперь на чистовую обработку, там тоже станки с программным управлением — вот где нельзя прозевать; Наташа положила перед ним расчеты, Павел был на месте, — нет, он не прозевает, он отлично знает такие станки; первое колесо сошло с чистовой обработки, и транспортер понес его на экспедиционный стеллаж, и оттуда, усиленное динамиками громкой связи, вдруг взорвалось неожиданное, мальчишеское:

— Ур-р-ра!