Миг жизни

Нельзя сказать, чтобы Вовка верховодил мною. Мы были равно независимы, но в душе я все же признавал за ним превосходство. И вполне возможно, что виновато в том было его мужественное лицо.

Я давно заметил этот обрыв, что возвышался на крутом повороте реки, и где-то глубоко точила мысль, что вот бы сигануть с него ласточкой…

В тот день мы валялись с Вовкой недалеко от обрыва на берегу и жарились на солнце. В это время всем нам знакомый Юрка из седьмого «В» появился на обрыве, разбежался и, сильно оттолкнувшись, упругой, четко обозначенной ласточкой прыгнул.

Он прыгал еще много раз, но я перестал смотреть, потому что меня оскорбляла легкость, с какою Юрка делал то, что для меня было невозможно.

Тут Вовка спокойно сказал:

— Пойдем прыгать.

Я глянул на него. Лицо у него было мужественное, уверенное, спокойное.

Когда мы пришли, Юрка еще был на обрыве.

— Хотим прыгать, — сказал я, испытывая неприятную слабость в ногах. — Научи…

Вовка спокойно стоял и молчал. Ни капельки страха не обозначилось на его мужественном лице. А я лез из кожи вон, оживился, угодливо лепетал что-то, восхваляя Юрку, проявлял, так сказать, инициативу.

— Чего тут учить, — сказал Юрка, — глядите.

Он разбежался и, сильно оттолкнувшись, взлетел в воздух. Я подбежал к краю обрыва и к ужасу своему увидел, что он не так круто обрывается к реке, как казалось со стороны, но имеет некоторый уклон. К тому же меж основанием обрыва и срезом берега еще проходила тропка с полметра шириной.

Юрка снова появился на обрыве и спокойно предложил:

— Ну чего же вы? Валяйте… Только сильнее толкайтесь, а то и в землю головой можно.

Вовка медленно подошел к краю обрыва, глянул вниз и отошел для разбега.

— Сильней толкайся, — снова сказал Юрка, — а то влупишься в землю.

Мужественное лицо Вовки было бесстрастным. Только, может быть, совсем чуточку побледнело.

Вовка решительно разбежался, но у самого края притормозил, сел на толстую задницу и, подняв клубы пыли, несколько метров съехал вниз по склону, зацепился руками за бурьян и вскарабкался наверх. Он подошел к нам и, отвернувшись, молча встал в стороне. На этот раз он был бледен. На черных, туго обтягивающих зад трусах его жирно отпечаталась пыль со склона обрыва. Мне стыдно было смотреть на него.

Я решительно начал разбег, но, подбегая к краю обрыва, почувствовал, что ноги и тело мое теряют упругость и становятся вроде не моими. Но я одновременно не допускал и мысли, что сяду на задницу и проделаю Вовкин путь. Эта мысль была мне противна до тошноты.

Далеко внизу сверкающая рябью вода реки казалась чужой и страшной. Я неловко оттолкнулся, мешком полетел головой вниз и, ощутив лицом жгучий удар, вошел в воду в вершке от среза берега. Мне определенно везло. Под обрывом глубина всегда начинается сразу.

Я взобрался на обрыв, хватаясь руками за теплую, зернистую на ощупь, осыпающуюся землю, за жесткий, выгоревший на солнце бурьян, казавшийся мне чужим и враждебным. Меня поташнивало. Юрка тронул меня за плечо.

— Молодец! Теперь будешь запросто прыгать. — И, поглядев в сторону Вовки, добавил: — Рожденный ползать летать не может…

И в следующий миг разбежался и покинул нас, взлетев в голубое небо упругой ласточкой.

Вовка глядел куда-то в сторону, все такой же бледный, с густым пятном пыли на трусах.

Я больше никогда не прыгал с обрыва. А с Вовкой мы с тех пор перестали дружить.

Встретились мы с ним через двадцать пять лет случайно в одной из московских ведомственных гостиниц. Я сразу узнал его мужественное лицо, тронутое несколькими глубокими и резкими штрихами морщин, придававших его лицу еще большую мужественность.

Он был с женой и оформлял у администратора семейный номер. Заглянув через плечо в его паспорт и удостоверившись, что не ошибся, я с дрожью в голосе представился.

Он изумленно, откуда-то из глубины детства посмотрел на меня и вспомнил.

Мы сели у журнального столика в кресла, и он сказал жене:

— Соня, знакомься, товарищ детства, — в голосе его сквозило некоторое смущение.

Жена Вовки сидела напротив и натужно, сильно покраснев, смотрела на меня и скрипучим, лишенным живых тональностей голосом повторяла:

— Надо же! Надо же! Вот так встреча!

Глядя на нее, я уже стал ощущать неловкость и не рад был, что признался. А Вовка вдруг сказал жене:

— Прыгали вместе с ним с обрыва… — Голос его дрогнул, и мне показалось, что ему до сих пор еще немного стыдно передо мной за ту свою давнюю трусость.

— Надо же! Надо же! — продолжала деланно изумляться она.

— Да-да-да! — обрадовался я. — Прыгали…

— Ну, кем ты стал? — спросил он осторожно, боясь, очевидно, что я достиг большего, чем он.

— Да так, — смутился я. — Физик… Дежурный научный руководитель на атомной критсборке…

Не знаю почему, но мне неловко было говорить о своей профессии атомщика, по тем временам редкой и вызывающей при упоминании о ней не столько удивление, сколько опаску.