Миг жизни

Большим ученым стал Алешенька. С атомом колдовал все. Высвобождал из него силу для пользы человека. Все бы хорошо. Да только случилась у него авария. Облучился он очень и умер в сильных мучениях. Но успел все же сказать свою последнюю волю, что хочет покоиться в своей родной деревне, на сельском полузабытом кладбище, на котором и хоронить-то почти не стали. Хочет он рядом со своей бабушкой спать вечным сном и знать, что в чистом небе, в лазурной синеве, плывут над ним озабоченно и торопливо белые кудлатые облака.

Привезли Алешеньку в машине-рефрижераторе, в свинцовом гробу. Везли от самой Москвы. Сопровождали гроб два высоких парня, товарищи Алеши.

Из рефрижератора свинцовый гроб перегрузили в деревне на кузов колхозной трехтонки, но уж с кузова не снимали, ибо был он очень тяжелый. Да к тому же, как ей объяснили, открывать его нельзя было. Сильно облученный нейтронами Алеша сам стал спектром радиоактивных изотопов, и тело его излучало гамма-лучи, опасные для живых людей.

Прасковья тихо подошла к гробу, потрогала рукой холодную стенку, ковырнула ногтем мягкий голубоватый металл, пытаясь понять, из чего сделана домовина.

«Свинчатый…» — оторопело подумала она, перекрестилась и отошла в сторону, шепча слова давние, почти забытые, будто убеждая себя, оправдывая увиденное:

— Свинцова рука тяжелая… Ох, тяжелая… Купчая-то со свинчатыми печатями… — Мысли Прасковьи метались, путались. — Ах ты, господи!.. В Васильев-то вечер свинец в кружку льют… Свинчаты фигурки затейливы. Судьбу нагадали нескладную… — Прасковья остановилась, пораженная неожиданным поворотом воспоминаний. Замерла вся. — Нет! Не может быть, чтоб нагадала… Гроб-то, он завсегда однодеревый, долбленый был, какой любят крестьяне исстари…

Не нашла она в памяти своей ни одного случая, чтобы на ее веку в свинцовых гробах людей хоронили. Гадала на свинце… Было такое. Но чтоб людей…

Примечала она, правда, во дворе МТС свинцовые банки с кислотой. Но то ж не в крестьянском хозяйстве…

Робко проклюнулось и постепенно крепло в ее душе чувство протеста, но сказать об этом она все не решалась.

Вскоре приехали еще другие Алешины друзья. Поездом. Все, как один, высокие, длинноволосые.

«Антиллегенты…» — думала Прасковья и посматривала на них с опаской.

Они ходили в низкой горнице, сильно сутулясь, задевая головами за абажур, на котором висели клейкие! ленты мухоловок с налипшими на них и жалобно жужжащими мухами.

Прасковья не выдержала и спросила:

— Кто ж вы такие будете, сыночки?

— Ученые мы, бабушка, физики, — отвечали те смущенно.

— Физики… — повторила Прасковья и неожиданно возмутилась, будто это холодное слово придало ей смелости: — Да кто же это у свинчатом гробе людей добрых хоронить?! Не позволю! Не будет этого! В ем щелоть аль кислоту держать, а то и пойло свиньям скармливать, а вы мово внука тупы запихали… В енту залезяку… — сказала и заплакала, до того не проронившая ни слезы, а только отупевшая, с запекшимся сердцем ходившая без толку и натыкавшаяся на всё в доме.

Пока сколачивали деревянный гроб, Прасковья уговорила сдвинуть свинцовую крышку. Когда просьбу ее исполнили, предупредив, что долго нельзя, она увидела — тело покойного не было обряжено. Лежало, завернутое в полотняный саван. Прасковья старой своей коричневой, как пергамент, рукой с синими ветвями вен взяла полотно, ощутив под ним что-то очень твердое, жесткое и холодное, отвернула и увидела, вся похолодев, — голое, запекшееся темно-красными корками тело внука. Кожи не было…

Лицо Прасковья открывать не стала. Все тело покойного было обложено, будто белым снегом, комьями твердой углекислоты, от которой шел белый дым, как из короба с мороженым. Она отошла от машины, села на приступку крыльца и долго сидела, обессиленная и опустошенная.

Тогда была середина осени, но было еще тепло. Лист еще не опал, летела в сонном воздухе паутина. Все вокруг опрозрачнело и притихло в осенней печали.

На сельском кладбище давно никого не хоронили. Старики, почуяв приближение конца, ехали умирать в города, к детям. Старые кресты потрескались, почернели и понаклонялись в разные стороны. Никто не смотрел за могилами.

Могилу для Алеши вырыли поглубже обычной. Один из Алешиных друзей сказал, что так будет лучше для живых, которые могут здесь ходить. Вот ведь как…

Земля рождает, любит и кормит нас, покорно принимает в себя и хранит. Хранит и приобщает сердца живущих к очищающей скорби. Что же это будет?

Странно, но к этим высоким длинноволосым людям, которые назвались друзьями ее внука, Прасковья испытывала скрытое недоверие и даже враждебность. То ли оттого, что они вот живы, а внука ее через минуту опустят в могилу, то ли оттого, что непохожи, очень непохожи были они на простых деревенских мужиков. Может быть… Но только так и не приняла она их душой, и в сердце ее остался не проходивший со временем упрек к этим, чужим для нее людям, с которыми пришла беда…