Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Все шестеро расселись, им подали ужин. Испанка принялась болтать и отчитывать Гольфина за то, что он не явился на свидание. Добон стал задавать светловолосой крепкой и скуластой немке вопросы насчет Ницше, а Тьерри заговорил с тощей и бледной датчанкой. Добон и немка громко рассуждали о сверхчеловеке, христианстве и морали рабов, хотя ни тот, ни другая не высказывали ничего оригинального. Немка то и дело громко ахала, изъявляя свой восторг.

Из разговора с датчанкой Тьерри узнал, что она живет в доме подруги Кончи Вильякаррильо и знакома с немкой-гувернанткой, состоящей при детях Кончи. Когда он назвал свое имя, датчанка воскликнула:

— Ах! Так вы и есть тот самый Джимми Тьерри?

— Он самый.

— О вас много говорят в нашем доме.

— Наверное, плохо?

— И плохо и хорошо — всего хватает. Но все считают вас человеком везучим. Стать другом такой женщины, как маркиза, удается не каждому.

— И, однако, несмотря на это, я, как видите, несчастный человек. Может быть, я был бы более счастлив, если бы связал свою судьбу с какой-нибудь модисткой или служанкой.

— Конечно, это вполне вероятно. Разве знаешь, где найдешь свое счастье?

Датчанка рассуждала на этот счет с полным знанием дела. Ее жизнь тоже была сложной. Когда-то она вышла замуж, потом развелась. Жила в Северной Америке, потом в Австралии. Она имела явную склонность к авантюризму.

Тьерри, забыв о болезни и бедности, заказал за свой счет бутылку шампанского и несколько рюмок коньяку. Компания продолжала пить и вести застольную беседу до одиннадцати вечера.

Когда они собрались уходить и шли по коридору ресторана, из соседнего отдельного кабинета донеслись громкие голоса и крики.

— Что там происходит? — спросил Гольфин официанта. — Не нужно ли сообщить в пункт скорой помощи или в похоронное бюро?

Официант, словно найдя вопрос неуместным, ничего не ответил и исчез с подносом в руке. В эту минуту из кабинета, откуда доносились голоса и крики, вышел известный комический актер с женщиной. Этот комик, отчаянный малый, состоял в связи с одной сеньорой, которая была от него без ума и буквально преследовала его по пятам. Лицо у него было веснушчатое и бледное, как у игрушечного паяца, рот большой, зубы неровные, голос визгливый. Этот низкорослый гистрион^{311} подвизался в водевилях, исполняя роли глупцов и педантов, секретарей городского муниципалитета, пономарей и аптекарских сынков, причем выступал всегда в самых нелепых одеяниях. Видимо, устав смешить людей, он возымел желание заставить их поплакать — если уж не в театре, так на улице. Поэтому в коридоре он появился с мрачным и одновременно независимым видом, явно намереваясь затеять склоку и изобразить из себя забияку, а если случая подраться не представится, спрятаться в кустах, как выразился бы Бельтран. Комик знал Гольфина и поздоровался с ним, после чего заявил, что слова о необходимости сообщить в пункт первой медицинской помощи или в похоронное бюро — шутка, которую он не простил бы никому, кроме Гольфина. Чтобы доказать, сколь воинственны его намерения, он демонстративно вытащил из кармана кинжал в ножнах.

— Да брось ты! — ответил Гольфин. — Здесь тебе не театр.

Комик спрятал оружие во внутренний карман, осведомился у Гольфина и его друзей, что они собираются делать, и предложил им вечером ложу в театре «Аполлон». Три пары вместе вышли на улицу. Гольфин поинтересовался, пойдут ли дамы в театр. Немка и датчанка ответили отрицательно. Они боятся, как бы знакомые не увидели их в обществе молодых журналистов: это может повредить их репутации.

— Есть один способ пойти всем вместе. Тогда, если даже нас увидят вместе, это никого не удивит, — сказал Тьерри.

— Что за способ?

— Взять для дам соседнюю ложу.

— Ну, если так, идемте.

Они подошли к кассе. Ложа оказалась свободной. Было решено, что первыми войдут дамы, а кавалеры последуют за ними, сделав вид, что они незнакомы. Мужчины взяли билеты и отправили дам в ложу.

Когда приятели остались на улице одни, Гольфин, будучи подшофе, предложил:

— Пошли пропустим еще по рюмочке?

— Пошли.

— Этак мы скоро до точки дойдем, — пробормотал Добон, который был трезвее остальных.

Пока испанка и две иностранки устраивались в ложе, их кавалеры зашли в таверну на площади Дель-Рей и заказали по рюмке рома. Тьерри и Гольфина это возлияние доконало или пришпорило, как говорят в некоторых кастильских селениях. Они вернулись в театр сильно на взводе и вошли в ложу, когда спектакль уже начался. Рассаживаясь, молодые люди подняли шум и, сами того не замечая, стали слишком громко переговариваться; публика зашикала. Давали низкопробную пьесу, которая, однако, трогала непритязательную публику, то и дело приходившую в волнение от патриотических слов героини, переодетой солдатом.

— Какая дрянь! — бросил Гольфин своим хриплым голосом.

Многие зрители зашикали, стараясь утихомирить возмутителей спокойствия.

— Молчать! — презрительно крикнул Тьерри.