Микеланджело из Мологи

Так постепенно начиналась адаптация Анатолия к жизни на свободе. В физическом плане она проходила успешно. Он набирался сил. Уже выходил один на прогулки по Арбату, подбил Насте каблуки на туфлях, два раза мыл пол в общем коридоре и даже пробовал что-то рисовать. Неожиданные осложнения вышли с адаптацией психологической. Был ли товарищ Блинов на самом деле тем рыцарем с холодным умом и чистым сердцем, каким он пытался его нарисовать в своем воображении? Кто были те люди, фамилии которых мелькали в заранее заготавливаемых Леонидом Дормидонтовичем протоколах допросов? Какова их дальнейшая судьба? Действительно ли Юрка Зайцев был виноват в убийствах и поджоге, или ложь Анатолия о какой-то якобы найденной на пароме тетрадке просто помогла Блинову перевести обвинения с одного безвинно пострадавшего на другого? За что был арестован сам товарищ Блинов? За преследования невинных, подлоги и обман? Не слишком ли дорогой ценой купил Анатолий себе право на жизнь? Жизнь Иуды? Что он сделал, чтобы хоть частично оправдать свое существование? Молога почти разрушена... Никто не посмел рассказать Сталину о ее красоте... Выставка картин не состоялась...

Снедаемый подобными мыслями Анатолий решился на беспрецедентный шаг: написал и отнес на Лубянку письмо, адресованное своему освободителю, Лаврентию Павловичу Берии. В письме он сознавался новому шефу НКВД в даче ложных показаний, просил снять обвинения с осужденных на их основании лиц, а в заключительном абзаце настойчиво приглашал наркома прийти на квартиру к Паше Деволантову, взглянуть на картины мологжан, восхититься красотой Мологи и принять меры к спасению города.

Надо ли рассказывать о том, в какой ужас повергло Пашу известие о том, что скоро к нему в гости заявятся наркомвнутдельцы?

- Ты же сам видишь, сколько людей из тюрем вышло - эра ежовщины закончилась, - успокаивал друга Анатолий, заглянув к нему в гости, чтобы рассказать о своей инициативе. - Худшее, что может случиться - это то, что нам не удастся убедить Лаврентия Павловича выкроить время для просмотра картин. Надо бояться бездействия, а не действия.

После непродолжительного эмоционального спора, убедившись, что никакими словесными аргументами Анатолию не объяснить в чем именно состоит безумство его плана, Паша выбрал единственно верный путь: сделал вид, что согласился с доводами друга, предложил тому срочно бежать за Настей, чтобы втроем быстрее навести порядок в комнате, а сам спешно перенес все картины в полуподвальное помещение соседнего дома.

Анатолий, вернувшись вместе с Настей через полтора часа, был потрясен:

- Как ты смел спрятать от меня мои же картины?! Ты вор!! Ты не веришь ни во что святое! Для тебя все чекисты наследники Ежова и Ягоды! Мы с Настей презираем тебя!

Однако, вникнув в суть происходящего, Настя неожиданно заняла сторону Паши.

- Сейчас вечер. Товарищ Берия сегодня уже не придет. Одна ночь ничего не решает. Пусть будет по-Пашиному: проведем ее вне дома. Развесить утром картины и навести идеальный порядок мы втроем успеем за каких-нибудь пару часов.

После долгих споров, взаимных запальчивых обвинений друзья договорились, прихватив с собой наиболее ценные вещи, перебраться на ночь в заброшенную голубятню на крыше дома, из окна которой хорошо просматривался участок улицы напротив пашиного подъезда.

Чтобы немного разрядить обстановку Паша пообещал:

- Если Лаврентий Павлович не найдет ничего антисоветского в нашем желании спасти Мологу и ночь пройдет спокойно, то утром, в ожидании его визита, я собственным языком вылижу полы в комнате.

- И это правильно, - констатировал Анатолий. - Несколько заноз пойдут твоему языку только на пользу: помогут избавиться от болтливости.

К сожалению, полы в пашиной комнате так и остались не вылизанными. Когда короткая летняя ночь уже подходила к концу и раздосадованный на самого себя за излишнюю сговорчивость Анатолий, гремя ботинками по кровельной жести, вышел из голубятни на крышу, в дальнем конце улицы послышался шум автомобильного мотора.

Анатолий присел на корточки.

Шум мотора неожиданно затих где-то кварталом выше.

"Может, не к нам?"

Анатолий лег, ползком подобрался к карнизу и взглянул вниз. "Черная Маруся" с погашенными фарами и выключенным мотором беззвучно скользила по безлюдной улице. У пашиного подъезда ее тормоза тихонько скрипнули. Из фургона выскочили трое наркомвнутдельцев и шмыгнули в подъезд.

Прошло чуть больше часа. Анатолий все это время лежал неподвижно, боясь неосторожным движением привлечь к себе внимание оставшегося сидеть в кабине водителя "Маруси". Наконец, двое наркомвнутдельцев вышли из подъезда и остановились на ступеньках крыльца. Один из них, пожилой, с лейтенантскими лычками, держал в руках целый ворох Пашиных эскизов ученической поры, другой, хмурого вида юноша, прижимал к груди деревянную Еву.

Подремывавший до этого времени в кабине водитель, дородный мужик с лысинкой, увидев товарищей, ожил. Натянул на лысину фуражку, открыл дверцу, спрыгнул на мостовую, потянулся, расправляя занемевшие от долгого сидения мышцы, и удовлетворенно крякнул.