Михаил Бахтин

Задерживаться в Саранске, где нет никаких шансов на приличное трудоустройство, он не собирается и в середине июля вновь, как и год назад, осуществляет рекогносцировочную высадку в Москве, используя в качестве перевалочной базы ранее протестированную квартиру Залесского. О некоторых деталях его саранских мытарств и планах на ближайшее будущее мы можем узнать из очередного письма Кагана жене, отправленного 15 июля 1937 года (такая эпистолярная активность бахтинского друга объясняется тем, что Софья Каган была геологом и значительную часть времени проводила вне Москвы). «Вчера, отчитывается Матвей Исаевич перед супругой, — был у Бориса Владимировича, у которого остановились Бахтины. Пришел часов в 8 и ушел часов в 12. Часов в 9 пришла и Мария Вениаминовна. — Кстати, оказывается, что Бахтины были весь последний год в “столице” Мордовской республики, в Саранске (около Пензы) (эта фраза доказывает, что никакой переписки, даже с самыми близкими друзьями, Бахтин не вел, предпочитая спокойно дожидаться от них заманчивых карьерных предложений. — А. К.). Он там преподавал в педвузе литературу. Сейчас ему пришлось уйти, и он в состоянии поисков и работы, и города работы. Намерен он поехать отсюда в Ленинград, а там ориентироваться основательнее. Большая часть партийного состава преподавателей из педвуза там удалена. У него тоже была передряга большая, но дело кончилось весьма благополучно для него: пострадали те, которые его травили безо всякого основания. Теперь он будет устраиваться на такой же работе в другом городе. <…> За этот год оба Бахтины немного похудели, а он почти все зубы потерял, хотя жили (и) питались они неплохо. Тем, что они уехали из Казахстана, они очень довольны. Через час они будут, вероятно, у меня. Настроение у них — бодрое».

После этой эпистолы Бахтины на протяжении месяца продолжают упоминаться в посланиях Кагана, хотя и не слишком часто.

Из письма от 18 июля мы, например, узнаём, что они планируют пробыть в Москве «еще дня 3–4», а затем отправиться в Ленинград и «там попытаться устроиться». Сообщая об этих проектах, Каган склоняется к оптимистическим прогнозам: «Вероятно, дело это им удастся, если не в самом Питере, то в другом каком-либо городе, и, конечно, только по линии литературно-педагогической».

Судя по тому, что в следующий раз Бахтины «всплывают» в переписке Кагана с женой только 11 августа, поездка в Ленинград состоялась (в противном случае Каган не преминул бы уведомить жену о посиделках с М. М. и Е. А., что ранее делал в обязательном порядке). Однако никаких положительных результатов она, увы, не принесла, поскольку дальнейший жизненный расклад ушедшего в «минус» ученого проецируется Каганом на другие географические координаты: «Бахтины уезжают в Кустанай 14 августа. Там пробудут, вероятно, месяца два, а затем, может быть, переедут в Москву. Очень буду доволен, если это так выйдет».

15 августа Каган рапортует об убытии Бахтиных в Казахстан как о свершившемся факте: «Вчера в 11–12 ч. был у Бахтиных, т. к. не уверен был, что смогу быть у поезда (они уехали в 3 часа). С 12 до 2-х был у Губкина. Договорился с ним… <…> о его подписи под одной статьей. На вокзал поехал от Кировской станции метро и через 10 минут встретил на платформе у вагона Бахтиных Марию Вениаминовну.

Так как был дождь, то мы ушли минут за 10 до отхода поезда, чтобы не промокнуть насквозь. Полагаю, что Бахтины приедут сюда месяца через 2–3. Если нет, то они, вероятно, поедут в Алма-Ату. От Бахтиных тебе сердечный привет».

Если бы «полагания» Кагана сбылись и Бахтины действительно бы вернулись в Москву в конце осени или в начале зимы, то времени на общение с ними у него бы почти не было: 26 декабря 1937 года Каган умрет от приступа давно его мучавшей стенокардии.

Здесь, пожалуй, стоит прервать реконструкцию посткустанайских передвижений Бахтина по стране и сказать о том, что вторая половина 1930-х стала для него периодом утраты самых близких друзей.

Так, 13 июня 1936 года в одном из туберкулезных санаториев Детского Села (ныне город Пушкин) закончил свои дни Валентин Волошинов.

3 февраля 1938 года было приведено в исполнение постановление Тройки УНКВД по Московской области от 26 января 1938 года о расстреле Бориса Михайловича Зубакина, обвиненного в том (цитируем далее выписку из протокола заседания Тройки), что он якобы «проводил и был организ[атором] и руковод[ителем] а[нти]/с[оветской] мистическ[ой] фаш[истской] повст[анческой] организ[ации] масонского направления, ставил себе задачей свержение Сов[етской] власти и установл[ение] фаш[истского] строя».