Михаил Ефремов. Последняя роль

Почему “расплывчато”, подонок? Что я должен был сказать? Я должен был вместе с тобой кричать “ату!” и улюлюкать? Или, может быть, публиковать заработки моих оппонентов, как это попытался сделать ты? Так я горжусь тем, что театр Олега Табакова заказал мне перевод “Школы жен”. Я горжусь тем, что я работал с Ефремовым. Ефремов – до того, как это случилось, – был одним из самых любимых и известных актеров страны, и одним из самых достойных ее актеров. И конечно, с ним сейчас сводят счеты очень многие – и из зависти, и за гражданскую его позицию. Я отрекаться от моих друзей не приучен, даже если они совершают чудовищные поступки, а этот поступок – я уверен – был совершен им в безумии. Будет еще психиатрическая экспертиза, будут смотреть, что и как это вышло. Это трагедия огромная. И для меня это огромная трагедия еще и потому, что хотя я с Ефремовым общался сравнительно немного, но во время этого общения я восхищался и его умом, и талантом, и абсолютной честностью. Я знаю, что сейчас он казнит себя так, как никакая улюлюкающая толпа казнить его не сможет.

А вы – люди, которые пытаются извлечь из этого политические дивиденды, – вот вы поступаете действительно ужасно. Понимаете, это даже не цинизм – это что-то адское, запредельное. Я понимаю, что сейчас так сложилось, что все постоянно следят друг за другом: кто оступится? Сейчас оступаться нельзя, сейчас самое верное – вообще молчать. Я говорил уже много раз о том, что мое самое заветное желание сейчас – это выпасть вообще из публичного поля, из любого публичного пространства. Мало того, что не давать комментариев стервятникам – этого я и так не делаю, но вообще не открывать рта, потому, что бы вы ни сказали, все будет использовано против вас. Никого, кроме хейтеров, не осталось.

Понимаете, я думаю иногда: в чем безысходность нынешней российской ситуации? После Сталина могла быть оттепель, после Брежнева могла быть перестройка. Но после того, что творится в России сейчас, я не представляю, возможен ли для нее какой-то реанимационный процесс, какой-то путь к обретению прежних ценностей. Все-таки тогда были какие-то табу, сегодня их нет абсолютно. Я совершенно согласен с моим любимым кинокритиком Еленой Стишовой: мы растеряли все хорошее, что у нас было. Да, мы стали хуже.

Понимаете, с человеком случилась трагедия: он ненамеренно убил. И такая же, кстати говоря, те же слова – “трагедия” – применимы к судьбе Захарова, к страшной судьбе. Человек этот заслуживает хотя бы сейчас понимания, сострадания, уважения к смерти, чтобы не устраивать пляску на костях. Вы думаете, вы все безупречны? Нет, это не так. И если кто-то – как кажется им – недостаточно радикально осудил Ефремова, то делать из этого повод для травли – это что-то совершенно запредельное. С другой стороны, сейчас столько запредельного происходит в мире, что уже на этом фоне что там говорить…

Я, конечно, не могу не отметить двух “выдающихся” публикаций. Я думаю, что здесь методичка, потому что слишком уж совпало мнение одного писателя и одного сценариста. Я просто не буду их называть, чтобы не делать им пиара лишнего, потому что не собираюсь же я обращаться в суд? Но вот они пишут: “Не могу (это я цитирую сценариста) отделаться от мысли, что случившееся – какой-то кармический ответ за моральный беспредел, который при полной поддержке московских чиновников от культуры устроил творческий соратник Ефремова господин Быков. Напомню, что рифмодел украсил чуть ли не первое после карантина большое московское культурное мероприятие, книжную ярмарку на Красной площади, прочитав со сцены довольно слабенькие по исполнению и глупо злобные по содержанию вирши, уравняв в них российскую власть и коронавирус”.

Милый мой, я понимаю, что Пушкин – слабый поэт, ну что поделать? “Наше все”, – говорит Аполлон Григорьев, хотя тоже был, кстати, алкоголик. Конечно, вы лучше, что там говорить? Конечно, у Пушкина было много слабостей. Но «Гимн чуме», который я читал со сцены, он не про коронавирус, и он не принадлежит к числу слабых творений Пушкина, а, наоборот, Цветаева, например, считала его вершиной русского стиха. Ну что же за русофобия-то? Понимаете, я уже не говорю о том, что Пушкин покаялся за “грехи” юности: он написал “Клеветникам России”, “Бородинскую годовщину” – довольно сильные, сильно энергичные стихи. Да и вообще, так сказать, у него были недурные сочинения.