Михаил Ефремов. Последняя роль

– Не люблю громкие дела. Я понимал, что будет крайне резонансное дело, журналисты мне работать не дадут.

Вам не дают работать журналисты?

– Не дают работать, поверьте. 24 часа в сутки. Если я телефон не отключаю, днем и ночью звонят, интересуются. А мне работать надо. У меня же не только Ефремов.

Да, у вас 150–170 дел в год. Получается, что времени-то на каждого доверителя совсем немного.

– А я же не психолог, чтобы их успокаивать постоянно. Я как хирург: пришел, прооперировал и жду выздоровления пациента.

Ваш оппонент, адвокат потерпевших, господин Добровинский, сказал, что он берется за дело, только когда уверен в выигрыше. У вас такая же позиция?

– Ну, само собой, конечно. Я про Добровинского не хочу говорить ничего. Насколько я знаю, он уголовными делами не занимался. Может быть, в других делах он профессионал, абсолютно в этом не сомневаюсь.

Он как раз профессионал в смысле общения с прессой, я вам могу сказать как журналист, с ним комфортно.

– Я, что касается общения с журналистами, в сравнении с ним – ноль (смеется).

Так вы беретесь за дела, когда не уверены в победе?

– Нет, конечно.

Значит, и в данном случае – с Михаилом Олеговичем Ефремовым – уверены в благоприятном исходе для вашего доверителя?

– Я несколько раз аналогичные дела прекращал, освобождал из-под стражи и получал хороший результат.

Что вы называете «аналогичным делом»?

– ДТП. Со смертельным исходом. Водитель в состоянии алкогольного опьянения.

Вы перечисляли категории людей, которых не взялись бы защищать. И, кроме стандартного набора (торговцы наркотиками, педофилы), там еще прозвучало: не стали бы защищать человека, который обидел беременную женщину.

– У меня принцип: в отношении беременных женщин, детей, стариков наших – любое преступление недопустимо, для меня это свято.

Анатолий Кучерена, известный адвокат, мне говорил, что нет такого человека, которого он не взялся бы представлять.

– Он прав, профессионально он прав.

Значит, вы тогда неправы, получается?

– Я в этом неправ, конечно. Но у меня своя система моральных ценностей. Я в детстве стал сиротой. За рулем «КамАЗа» был пьяный водитель, выехал на встречку, погибли 6 человек. Маме было 39, папе 46, одному брату 18 лет, другому – 5, племяннику годик был, и дядина жена ровно месяц была замужем, ей 20 с чем-то было. В одной машине. Все погибли, вся моя семья и родственники. И вот, когда мне говорят, что я издеваюсь над потерпевшими… Я сам знаю, каково быть потерпевшим!

Папин двоюродный брат был прокурором. Он, когда узнал, что у того водителя двое малолетних детей, дал команду, чтобы не «закрывали» его. Ну, пьяный водитель, он же не умышленно убил…

А здесь что видим? Неполноценная семья. Труп еще не остыл, а они по телеканалам бегают, собирают деньги…

А как у вас складываются отношения с родственниками Михаила Олеговича?

– Я только Никиту знаю, старшего сына. Он очень хороший парень, в самом деле.

Соня – это жена, ей низкий поклон. Это на сегодняшний день тыл Михаила.

Вы жестко проехались по дочери Михаила (Анна-Мария, дочь от четвертой жены, Ксении Качалиной. – Е.Д.). Сказали, что «я, как кавказский мужчина, слово “лесбиянка” не признаю».

– Вы знаете, я не перевариваю это. У меня еще моральные ценности есть. Мои корни никуда не денешь.

Как могут быть у адвоката «моральные ценности»?

– Вот в этом и проблема большая. Я из-за этого очень сильно страдаю.

Хороший товарищ Михаила Олеговича – Иван Охлобыстин – заявил, что на самом деле Ефремов хочет в изолятор.

– Ну я же с Охлобыстиным сам разговаривал. Вообще-то, Михаил в первый день хотел в изолятор. Человек настолько был пьян… Вот три дня я не мог понять, с кем я разговариваю. Невозможно было, человек отходил. Только потом уже Михаил начал понимать.

Начал понимать, что произошло?