Вследствие больших связей бабушки Лермонтова Арсеньевой, поэт пользовался большими льготами. Он, как уже мы говорили, почти не жил в Царском Селе, где был расположен его полк, а проживал у бабушки в Петербурге. Это обстоятельство усугубляло вину Лермонтова. Так как он формального отпуска не получал, то непребывание его в месте стоянки полка считалось «самовольной отлучкой». Начальник штаба Веймар, посланный в Царское Село осмотреть там бумаги поэта, нашел квартиру нетопленой, ящики стола и комодов пустыми. Далее, отсутствие Лермонтова прикрыли внезапной болезнью его, приключившейся при посещении внуком престарелой бабки, и ограничились затем только выговором ближайшему виновнику недосмотра полковнику Саломирскому (приказ по отдельному гвардейскому корпусу от 28 февраля 1837 года, за № 33]. Болезнь Лермонтова делала, однако, необходимым разъяснение, кем было распространено стихотворение. Главным виновником оказался С. А. Раевский. Он решился взять на себя добрую часть вины.
21 февраля Раевский был посажен под арест по распоряжению графа Петра Андреевича Клейнмихеля, Лермонтов же подвергнут домашнему аресту. Того же дня с Раевского было снято показание. Отлично сознавая важность того, чтобы показание Лермонтова не разнилось с его показанием, он черновую, писанную карандашом, положил в пакет, адресовав его на имя крепостного человека Михаила Юрьевича, искренно преданного своему барину. Адрес на пакете этом гласит:
«Против 3 Адмиралтейской части, в доме княгини Шаховской. Андрею Иванову».
К черновой приложена записка:
«Андрей Иванович! Передай тихонько эту записку и бумаги Мишелю. Я подал записку министру. Надобно, чтобы он отвечал согласно с ней, и тогда дело кончится ничем. А если он станет говорить иначе, то может быть хуже. Если сам не сможешь завтра же по утру передать, то через Афанасия Алексеевича. И потом непременно сжечь ее».
Афанасий Алексеевич Столыпин[189] был особенно любим и почитаем Лермонтовым, да и сам он был из немногих людей, привязанных к Михаилу Юрьевичу. Доставить пакет этот Раевский препоручил одному из сторожей. Пакет был перехвачен и немало усугублял виновность Раевского перед судьями[190].
Спрошенный на дому Лермонтов дал следующее показание: