Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество

Уже через три дня после допроса, сделанного Лермонтову дома, а затем ареста на гауптвахте участь его была решена. 25 февраля последовало Высочайшее повеление, а 27-го вышел приказ, по которому лейб-гвардии гусарского полка корнет Лермонтов переводился тем же чином в Нижегородский драгунский полк (на Кавказе). Раевский же, по выдержании на гауптвахтах один месяц, высылался в Олонецкую губернию на службу по усмотрению тамошнего губернатора.

Друг и товарищ Лермонтова поплатился больше самого поэта. Он из ссылки был возвращен позднее[191], и Михаил Юрьевич крепко скорбел за Святослава Афанасьевича. Дело в том, что Лермонтова не столько обвиняли за сочинение стихов, сколько за их распространение, и добивались того, через кого были пущены они в публику. Допрашивал Лермонтова граф Клейнмихель, от имени государя. Он обещал, между прочим, что если Лермонтов назовет виновника распространения, то избегнет наказания быть разжалованным в солдаты, тогда как названное им лицо не подвергнется наказанию. Назвав Раевского, Лермонтов еще не подозревал, что тем губит его, но, выпущенный из-под ареста, услышав о том, что друг его сидит на гауптвахте Петропавловской крепости, он пришел в отчаяние. До нас дошло несколько писем Лермонтова к Раевскому из того времени [т. V, стр. 413].

Позднее дело объяснилось. Оказалось, что участие Раевского было известно до признания Лермонтова, и даже допрос с Раевского снят днем раньше, чем допрос с Лермонтова. Однако поэт долго не мог простить себе, что в показании своем заявил, будто никому, кроме Раевского, не показывал стихов и что Раевский, вероятно, по необдуманности показал их другому, и таким образом они распространились. Еще в июне 1838 года, возвращенный с Кавказа и вновь определенный в лейб-гвардии гусарский полк, Лермонтов пишет в Петрозаводск все еще томящемуся там Раевскому о том, что повергло его в несчастье. Очевидно, услужливые люди пытались вызвать между друзьями вражду или хоть недоразумение, и поэт с негодованием отвергает наветы [см. письмо от 8 июня, т. V, стр. 420]. Когда Раевский в декабре 1838 года получил наконец прощение и вернулся из ссылки в Петербург, где жили его мать и сестра, уже через несколько часов по приезде вбежал в комнату Лермонтов и бросился на шею Святославу Афанасьевичу. «Я помню, – рассказывает сестра Раевского г-жа Соловцова, – как Михаил Юрьевич целовал брата, гладил его и все приговаривал: «Прости меня, прости меня, милый!» Я была ребенком и не понимала, что это значило; но как теперь вижу растроганное лицо Лермонтова и большие, полные слез, глаза. Брат был тоже растроган до слез и успокаивал друга»[192].

О друге своем С. А. Раевский сохранил самое теплое воспоминание; он до конца дней своих был горячим защитником и ценителем Михаила Юрьевича как поэта и человека, и ему-то мы обязаны сохранением многих материалов, касающихся жизни и творчества поэта[193].

Итак, согласно высочайшему приказу, поэт весной 1837 года должен был покинуть Петербург и ехать в Казань. Он насильственно был вырван из сфер весьма разнообразных, где жизнь его текла нервно и беспокойно. Он метался, и метание это и волнения отражались на творчестве. Тревожному поэту Кавказ вновь открывал свои объятия. Там открывался для ребенка живой источник вдохновения, теперь мужающий юноша найдет в нем успокоение, упорядочение мысли, подходящие условия для созревания таланта.

Глава ХIII М. Ю. Лермонтов на Кавказе в 1837 году

Высылка из Петербурга. – Тамань. – Экспедиция на восточном берегу Черного моря. – Генерал Вельяминов. – Жизнь в действующем отряде. – Стихотворение «Бородино» и «Песня про царя Ивана Васильевича Грозного». – Странствование по Кавказу. – Приезд государя и конец экспедиции. – Сюжеты и типы некоторых произведений, взятые из кавказской природы и жизни. – Доктор Майер и декабристы. – Отъезд на родину

Приказ о переводе Лермонтова корнетом в Нижегородский драгунский полк состоялся 26 февраля 1837 года. Но молодому человеку, в угоду бабушке, было разрешено продлить срок отъезда на несколько дней. Старушка спешила воспользоваться льготой и ни на час не отпускала от себя внука. Наконец, однако же, пришлось благословить Мишеля на дальний путь на Кавказ «за лаврами», как выражался сам ссылаемый.