Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество

Русские войска двинулись по краю, в который впервые вступили. По обеим сторонам долины разбросаны были аулы. Вельяминов строжайше запретил жечь и грабить их. Все они оставлены были жителями.

Гребень Кавказского хребта образует здесь глубокое седло. Трудно вообразить себе что-нибудь живописнее вида, который открывается с перевала. Хребет в этом месте едва ли имеет более 5 тысяч футов над поверхностью моря; южный его склон крут и изрезан глубокими балками, покрытыми лесами; впереди, «как огромное воронье крыло», лежало Черное море с горизонтом без пределов. Роскошная растительность иногда доходила до самого берега, далеко простирая свои ветви над зыбкой влагой.

У Черного моря чинара стоит молодая… —

вспоминал потом прибрежную картину поэт наш, —

По небу раскинула ветви она на просторе,
И корни ее умывает холодное море [т. I, стр. 341].

По мере движения отряда край делался более гористым и диким. Горцы наседали на боковые прикрытия и особенно на арьергард. 23 мая у горного перевала Вардобуй перестрелка не унималась. Начальник Лермонтова генерал Штейбен получил тяжкие раны, от которых и умер. 24-го на реке Дуабе, а 25-го на реке Ишад были стычки, особенно во время фуражировки, сопряженной с опасностями. 27 мая, дойдя до устья реки Ишад, отряд остановился, и Вельяминов приступил к разбивке укрепления. Скука неподвижной жизни разнообразилась фуражировками и посылкой отрядов для рубки леса. При отряде было до 2 тысяч лошадей, которые требовали много сена. Привозимые из Тамани прессованные запасы его далеко не удовлетворяли нужд. По мере выкашивания травы за сеном приходилось ходить все далее и далее по долине Ишада и его притоков. Такие движения делались в промежутке двух-трех дней, под прикрытием 4 или 5 батальонов, с 8 и 10 орудиями и сотней конных казаков. Горцы всегда знали об этом вперед, и потому никогда такое движение не обходилось без боя, более или менее упорного.

Стоянка во время постройки укрепления на Ишаде, возводимого из сырого кирпича и леса, длилась более месяца. Многие офицеры коротали время кутежами и картежной игрой. Она была сильно развита и поддерживалась особенно теми из прикомандированных к отряду офицеров, которые были побогаче. Но были люди, не принимавшие участие в этих развлечениях, а работавшие умственно и читавшие серьезные книги, которые можно было добыть и в этом удаленном уголке среди лагерной и бивуачной жизни[197]. Здесь находились лица весьма образованные и интересные, не последними среди них были и декабристы, которых в это время присылали на Кавказ рядовыми после пребывания на сибирской каторге или на поселениях. Вельяминов относился к декабристам внимательно и не делал никакого различия между ними и офицерами. Многие бывали у него в солдатских шинелях. В Ставрополе и в деревнях они носили гражданскую или черкесскую одежду, и никто не находил этого неправильным. «Вообще, – говорит генерал Филипсон, – кавказские войска имели очень своеобразное и отчасти смутное понятие о форме».

Лермонтов со всей страстностью натуры бросился испытывать волнения боевой жизни. Его интересовали кавказский солдат, казак и горец, привлекала опасность. Он здесь находил материалы для своих произведений. Надо полагать, что в это время было им написано кое-что, из чего многое пропало, потому что Лермонтов вообще не очень дорожил набросанными где попало стихами своими, а во-вторых, как замечает графиня Ростопчина[198], фельдъегеря, через которых поэт посылал свои наброски, часто теряли их. Военная боевая жизнь, вдохновив поэта, кажется, побудила его вновь переделать стихотворение «Бородино», которое и было послано в Петербург и напечатано в 1837 году, в VI томе «Современника». Весьма может статься, что поэт в кавказских, проникнутых суворовским духом войсках и подслушал разговор старого солдата, очевидца Бородинской битвы, с рекрутом и, по обычаю своему все, что писал, брать из жизни, облек свое стихотворение в форму диалога между стариком, солдатом и рекрутом[199]. Здесь же среди походной жизни Лермонтов окончательно обработал «Песню о Калашникове» и выслал ее А. А. Краевскому, издававшему «Литературные прибавления к „Русскому Инвалиду“». Когда стихотворение обыкновенным порядком отправлено было в цензуру, то цензор издания нашел совершенно невозможным делом напечатать стихотворение человека, только что сосланного на Кавказ за свой либерализм. Краевский обратился к Жуковскому, который был в восторге от стихотворения и, находя, что его непременно надо напечатать, дал Краевскому письмо к министру народного просвещения, в ведении которого находилась тогда цензура. Граф Уваров, гонитель Пушкина, оказался на этот раз добрее к преемнику его таланта и славы. Найдя, что цензор был прав в своих опасениях, он все-таки разрешил печатание. Имени поэта он, однако, выставить не позволил, и «песня» вышла с подписью: «—в»[200].