Михаил Катков. Молодые годы

Следующим событием стало посещение министром народного просвещения Московского университета. Граф С. С. Уваров присутствовал на лекциях ведущих профессоров, в том числе Шевырёва и Грановского, экзаменовал студентов. Удовлетворенный увиденным и услышанным Уваров направил императору докладную записку, в которой указывал на благонамеренный дух, царящий в университете, и похвально отзывался о лекциях ведущих профессоров. И. И. Давыдов, оставивший пост декана философского факультета в связи с назначением директором Петербургского педагогического института, написал по поручению С. С. Уварова для «Современника» статью «О назначении русских университетов». В ней подтверждалось, что университеты «глубоко проникнуты» чувствами любви к православной вере, государю и России, а классическое образование называлось «лучшим и действительнейшим способом всестороннейшего развития», признанным в веках и у просвещенных народов[430].

Статья вызвала неудовольствие и резкую критику со стороны Д. П. Бутурлина, который в письме, адресованном графу Уварову, обращал внимание на «неуместное для частного лица вмешательство в дело правительства», ибо автор «принимает на себя разбирать и определять, тоном законодателя, сравнительную пользу учреждений государственных, каковы университеты» и «прямо вопиет против всякого к ним прикосновения»[431]. Император нашел статью «неприличною», начертав резолюцию: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе»[432].

Вскоре С. С. Уварова постигли личные несчастья: смерть жены и инсульт. Его просьба об отставке была удовлетворена. Научная общественность осталась ожидать назначения нового министра.

Московский университет к тому времени всё продолжал пополняться будущими знаменитостями. В 1847 году в университете начал преподавать Фёдор Иванович Буслаев. Его непростые взаимоотношения с Катковым вновь дали о себе знать на защите магистерской диссертации в 1848 году. В числе выступавших с замечаниями был и Катков. Он обратил внимание на методологическую сторону работы «О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка по Остромирову Евангелию». «Катков, — вспоминал Ф. И. Буслаев, — нападал на меня за соединение интересов лингвистических с историческими, так что не видно, кто в моей диссертации — как он выразился — „хозяин“, лингвист или историк: хозяином диссертации назвал я самого себя»[433].

Другая защита, оставившая более заметный след в научной и общественной среде, состоялась в декабре 1849 года. Это был докторский диспут Грановского. Его диссертация охватывала период, предшествовавший становлению абсолютной монархии Людовика XIV. «Погодин обругал моего Сугерия в Москвитянине, — сетовал Грановский в переписке с друзьями. — Глупо впрочем и невежественно. Здесь носятся престранные слухи о невинной книжке. В нее впитывают то, чего я не думал писать. Все прежние враги мои поднялись на ноги. Черт с ними. Шевырёв ведет себя хорошо и даже защищает меня против нелепых обвинений.»[434]

За Грановским был установлен негласный надзор полиции. Надо сказать, что молодые профессора время от времени собирались по вечерам во имя дружеской беседы, что было расхожей практикой. О политике не толковали, но присутствия посторонних гостей не допускали. Собрания вызывали подозрения у III Отделения: друзей Грановского предупредили и вскоре подобного рода встречи прекратились.

Печальнее закончилась история кружка студентов Петербургского университета, сходившихся по пятницам у Михаила Буташевича-Петрашевского. Дело петрашевцев, среди которых оказался Ф. М. Достоевский и к которым были близки В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, побудило правительство принять меры по ограничению количества студентов, обучающихся в университете, до трехсот человек. Бывший товарищ (заместитель) Уварова князь Ширинский-Шихматов представил служебную записку, содержащую требование, чтобы впредь «все положения и науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием»[435]. Утверждали, что мнение Ширинского-Шихматова заслужило одобрение Николая I и ускорило назначение нового министра[436].

Платон Александрович Ширинский-Шихматов, выходец из татарской знати, некогда морской офицер, отличался набожностью, личной честностью и добросовестностью. Он не обладал, «подобно своему предшественнику, ни блестящим умом, ни даром слова», вспоминал известный летописец тех лет, он «собственно, не был государственным человеком — да и где же у нас государственные люди? — и пост министра застал его, так сказать, врасплох, неожиданно»[437].