Михаил Катков. Молодые годы

Леонтьев производил впечатление «чрезвычайно сведущего, дельного и основательного преподавателя»[401], уделял значительное внимание методологии науки и всеобъемлющему обзору ее достижений, «энциклопедии», по тогдашнему выражению. По своим научным интересам он, несомненно, стоял близко к кругу Грановского. Но по этим формальным признакам зачислять Павла Михайловича в западники значило бы исказить истинное положение вещей. Его позиция была, как и у Каткова, сложнее — попыткой пройти посредине противостояния двух направлений.

Классическое образование было, по его мнению, неразрывно связано с европейскими началами, а те, в свою очередь, с народностью: «для блага России желательно, чтобы они шли рядом, не исключая одно другого, и чтобы та враждебность, которая могла произойти вначале, прекратилась как можно скорее». Классическая образованность сделала «гуманным человека нового времени и продолжает его питать вечно свежими соками из того мира, который весь был изящен». Европейская образованность «есть результат предшествовавшей истории рода человеческого», а народность «составляет условие жизни и всякого самостоятельного движения между народами».

«Систематически унижая наше прошедшее, мы тем унижаем и наше будущее, — продолжал свою мысль Леонтьев. — Смотря с аристократическою улыбкою на прочих славян, мы или смеемся над нашей собственною натурою или страждем ребяческою гордостью. <…> Можно надеяться, что и наш народ всё с большим и большим участием будет обращаться на изучение русского и славянского мира, чтобы найти в первом основу, во втором, так сказать, поверку и ободрение своей будущей деятельности. <…> Истинно народное направление не отвратит нас от изучения Западной Европы; напротив, оно приведет к основательному изучению, потому что при народном направлении полузнакомство не может иметь никакой прелести и никакого значения. Народность, основывающаяся на взглядах, как и всё, что основывается только на теории, ведет к нетерпимости, к страсти. Народность, основанная на изучении, не исключает никакого изучения и не удерживает нас от верной оценки древнего и новоевропейского быта»[402].

Вступительная лекция Леонтьева произвела отрицательное впечатление на М. П. Погодина: Михаилу Петровичу показалось, что молодой лектор принижает роль христианства в истории, недостаточно почтительно говорит о памяти своих предшественников — филологов Московского университета и злоупотребляет иноязычными речениями. «Нечего щадить, а надо с первого раза давить» — такова была резолюция Погодина[403].

Хотя упрек в пренебрежении прошлым Московского университета был напрасен. Говоря о важнейших принципах образования, Леонтьев возвращался как к опыту и памяти своего учителя Дмитрия Львовича Крюкова, так и к наследию, оставленному предшествующими поколениями. Предостерегая студентов на пути познания и овладения науками, он указывал на опасность, исходившую от многознания и поверхностного усвоения многочисленных дисциплин и научных истин «без глубокого понимания и развития умственных способностей». Опыт классической древности служил в этом случае положительным примером: «Древние учились думать, судить и чувствовать, а не наполняли своих голов бессвязными познаниями и не ослабляли своих сил изучением разнородных предметов. Этим объясняется ясность мыслей, их везде сопровождавшая»[404]. Изучение греческой и римской классики позволяло, по его мнению, обратиться к истокам европейской образованности. «Нам полезно, нам необходимо, чтобы к нам шел свет и с другой стороны, со стороны классической древности. Тогда мы и от нашей почвы получим прямые, самостоятельные произрастания»[405], — заключал Леонтьев. Можно сказать, лектор наглядно демонстрировал изящный способ соединения русских и европейских начал.

К вопросу о соотношении «европейского» и «почвенного» современники и потомки будут возвращаться неоднократно, дискуссируя и осмысливая онтологические, историософские и антропологические проблемы, размышляя об особенностях исторического развития России и Запада, роли духовного начала в истории, национальной идентичности. А впереди героев нашего повествования ждали жизненные штормы, сопутствующие процессам становления и обретения себя, духовному возмужанию.

«Самостоянье человека…»

Время готовило большие перемены. По выражению С. М. Соловьёва, «свистнул свисток на Западе, и сменилась декорация на Востоке»[406].