Михаил Катков. Молодые годы

Эти качества Грановского-человека и Грановского-лектора способствовали грандиозному успеху его публичных чтений по истории Средних веков. В конце 1842 — начале 1843 года курс Грановского свел вместе Чаадаева, Хомякова, Киреевского, Самарина, Герцена, Погодина, Шевырёва. «Грановский сделал из аудитории гостиную, место свиданья, встречи beaumond’а. Для этого он не нарядил историю в кружева и блонды, совсем напротив — речь его была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их»[377]. Славянофилы аплодировали лектору так же искренне, как и западники, а Шевырёв призывал радоваться «тому приятному явлению, которое ново для нашего общества. Каким прекрасным языком предлагается ему наука!»[378].

Что любопытно, одна из статей Герцена с высокой оценкой публичных чтений Грановского была напечатана в университетской газете «Московские ведомости», редактором которой позже станет Катков. Вторая появилась в погодинском «Москвитянине». В этом же журнале была опубликована и статья Грановского по вопросу средневековой истории. Различия во взглядах не мешали Погодину давать трибуну двум ярким представителям «западной» партии.

Примечательно и то, что успех публичных лекций Грановского побудил Шевырёва читать публично историю древнерусской словесности. Этому предмету посвятил он всю свою жизнь, но понимал, что для западников само понятие о древнерусской словесности «преимущественно того времени, когда ничего не писали»[379], было нелепостью. Педантичный Шевырёв не мог похвастаться ораторским успехом, сопутствовавшим Грановскому. Некоторые прямо объявляли его чтения слабыми, видя в них лишь неудачное стремление сразиться с Тимофеем Николаевичем на публичном поприще. Однако сохранились и самые лестные отзывы. По словам Языкова, например, «ожила Святая Русь», «самобытная, родная заговорила старина»[380].

Молодые талантливые ученые-преподаватели становились приобретением для Московского университета. Им принадлежит заслуга создания «государственной школы» в отечественной историографии. Так, кафедру русской истории Московского университета после Погодина, оставившего ее по состоянию здоровья и желавшего посвятить весь досуг написанию русской истории, наследует в 1845 году его 27-летний ученик С. М. Соловьёв. Магистерский диспут в 1844 году успешно выдержит К. Д. Кавелин.

Катков следил за разворачивающимися перед его глазами картинами насыщенной московской интеллектуальной жизни, но сам воздерживался от участия в борьбе партий. Он лишь иронизировал в письме к своему другу А. Н. Попову, славянофилу: «Я здесь молчу и только слушаю: там слышишь, что Россия гниет; здесь, что Запад околевает как собака на живодерне; там, что философия цветет теперь в России и надо бы держать ее как можно далее от жизни, заключить ее в формулы, чтобы толпа не смела в нее вмешиваться; здесь, что философия. есть не более как выражение немецкого филистерства»[381].

Представители противоборствующих партий смотрели на Михаила Никифоровича как на возможного союзника, но он предпочитал оставаться «над схваткой», хранить достоинство и независимость, учиться мудрости и гибкости. Научная работа занимала Каткова гораздо больше. Для приготовления диссертации он поступил на кафедру философского факультета.

В диссертации Катков занялся вопросами сравнительно-исторического языкознания. Он уже завершал работу над своим исследованием, когда 21 февраля 1845 года состоялся знаменитый диспут Грановского. Несмотря на то, что магистерская диссертация Грановского касалась узкоспециального предмета, на защиту, а мероприятие было открытое, собралась толпа из более семисот человек: студенты самых разных факультетов, будущие студенты и просто любопытствующие. Такой интерес публики был не случаен: не только имя Грановского привлекало общественность, хорошо знавшую его публичные лекции. Ходили слухи, что декан факультета Давыдов, профессора Шевырёв и Бодянский планируют не дать хода диссертации[382].

Диссертация Грановского была во многом данью скептическому направлению. Его работа аргументировала необходимость подвергать исторические источники тщательной критике[383]. Диспут превратился в триумф Грановского. Его встречали и сопровождали аплодисментами, а высказывания оппонентов, Шевырёва и Бодянского, тонули в топанье, шиканье и шуме. Всегда скептичный Хомяков писал, что Бодянский и Шевырёв «попали впросак», но и «Грановский защищался слабо»[384]. Вместо торжества науки вышла демонстрация, для которой работа Грановского была лишь поводом. Это осознавали и Грановский, и граф Строганов, который присутствовал на диспуте. Однако тот проявил мудрость и воздержался от окриков и замечаний студентам. Лишь после он вызвал по два представителя от каждой группы студенчества и объяснил им, почему считает такое поведение неподобающим[385]. «Вечером, — вспоминал Хомяков, — Герцен потирал руки и говорил у Васильчиковых: „Les Slavs sont battus“»[386].