Михаил Катков. Молодые годы

В виде очерков «О древнейшем периоде греческой философии» она будет опубликована чуть позже, в первом выпуске «Пропилеев»[444], журнале, задуманном П. М. Леонтьевым сразу по возвращении друзей из Берлина[445] и состоявшемся при поддержке единомышленников в 1851 году. Всего выйдет пять выпусков сборника, последний — в 1856 году, в год, когда эстафету литературного Олимпа примет знаменитый «Русский вестник». Подобно священным вратам, вводившим в акрополи тех, «кто шел к внутренним святилищам»[446], журнал обращался к истокам мировоззренческого наследия античной древности. Статьи и переводы, рецензии и обзоры различных авторов, в том числе Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева, Ф. И. Буслаева, П. М. Леонтьева, М. Н. Каткова, погружали в археологические изыскания, изучение греческой скульптуры и греческой философии, повседневную жизнь в Древнем Риме.

«Пропилеи» напечатали выполненный В. А. Жуковским перевод «Илиады», ранее не публиковавшийся. Здесь же появились переводы диалогов Платона с историко-философскими комментариями. Перевод «Царя Эдипа» Софокла сделал для «Пропилеев» С. Д. Шестаков. Интересно заметить, что с именами Шестакова и Леонтьева, вместе снимавших в целях экономии квартиру, связано имя молодого студента, которого они приютили у себя. Им оказался Владимир Иванович Герье, будущий профессор всеобщей истории и основатель Московских высших женских курсов.

Во времена Каткова архаический период был еще мало разработан наукой, так что вполне можно сказать — Михаил Никифорович шел непроторенной дорогой. Досократовская философия сохранилась в разрозненных фрагментах, нередко труднодоступных истолкованию и противоречивых. Новизна труда Каткова состояла в переносе акцента в изучении древнейших философских школ с внешних различий и оценок их заслуг, с позиций категориального аппарата современной ему науки, на понимание смысла и внутреннего единства философии той эпохи[447]. Подобный подход позволял представить досократовскую философию не как случайно запечатленный набор различных школ, но единой философской системой, где «все системы и школы как одно целое, они взаимно друг друга уяснят и восполнят»[448].

Изданное отдельной брошюрой позже, в 1853 году, исследование М. Н. Каткова заинтересовало научное-литературное сообщество, которое незамедлительно отреагировало несколькими рецензиями. Одна была опубликована в мартовском номере «Отечественных записок» в 1854 году. Рецензент ставил в заслугу автору блестяще написанные очерки об отдельных представителях досократовской философии, «ясность, отчетливость, простоту и силу» стиля изложения мыслей. «Непонятный доселе древнейший период греческой философии теперь разъяснен окончательно, и наука должна произносить имя Каткова с благодарностью», — отмечал рецензент[449]. Другой отзыв, принадлежавший профессору Московской духовной академии В. И. Лебедеву, напечатал погодинский «Москвитянин». Он расходился с предыдущим рецензентом в выводах и оценках. К достоинствам работы были отнесены авторские объяснения «с знанием дела», превосходный и весьма дельный критико-филологический разбор. Однако в конечных выводах отмечалась поспешность в издании труда и возможность «сделать несравненного более того, что сделал» автор[450].

Катков отпарировал ему тем, что уличил в незнакомстве с источниками, множестве передержек и натяжек и отверг даже похвалы рецензента. «Есть ли какие-нибудь достоинства в моем труде или нет, мой рецензент так же мало мог усмотреть и оценить их, как и недостатки этого труда»[451].

Своеобразный итог дискуссии подвел Н. Г. Чернышевский. Он воздал должное достоинствам труда Каткова, отмечая вводимый в научный оборот материал, полноту и основательность. Правда, на его взгляд, очерки, которым отдавалась пальма первенства в изучении истории древнегреческой философии, были лишены новизны, поскольку за несколько лет до того А. И. Герценом была опубликована статья по сходному предмету «Письма об изучении природы».

Через сорок лет в печати вновь появились ссылки на «Очерки» Каткова. С. Н. Трубецкой в примечаниях к своей диссертации характеризовал произведение как «весьма незначительное, бессвязное и фантастическое, написанное к тому же туманно и тяжело»[452]. Катков, разбирающий заключения софистов, был изобличен как софист русского самодержавия. «Всякий государственный строй имеет своих идеалистов, своих теоретиков и практиков, — резюмировал Трубецкой, — всякий имеет и своих софистов»[453]. Надо сказать, что Катков действительно воспринял и в дальнейшей деятельности активно применял идею софистов об употреблении мышления для служения не высшим теоретическим целям, а как средство для практических целей.