Михаил Коцюбинский

К балам с особой тщательностью готовился черниговский прекрасный пол. Втайне друг от друга шили из старых бабушкиных кринолинов маскарадные костюмы. Некоторые брали их напрокат в парикмахерской Шуликова. Сколько хитроумия проявлялось при этом! Сколько было бессонных ночей, как подсчитывалась каждая сэкономленная на базаре копейка, чтобы костюм был лучше, чем, скажем, у мадам Савинской, которая из года в год получала на маскарадах приз. Ее ненавидели все чиновницы Чернигова. Подумаешь, красавица! Всем известно, как она тянет жилы из своего мужа, у которого от одной мысли об оплате счетов оплешивела голова.

Не мог примириться Коцюбинский со страшной болезнью, которая с ошеломляющей силой распространялась после поражения революции. Опошление, загнивание души коснулось и части художественной интеллигенции. Перешли в лагерь реакции так называемые «попутчики» революции — буржуазные интеллигенты, а также часть интеллигентов, отказавшихся от революционных идеалов. Активизируется и деятельность писателей буржуазно-националистического, декадентского толка на Украине. Центрами их деятельности становится издательство «Молодая муза» и журнал «Украинская хата».

Годы реакции проложили четкий идейный водораздел. И то, что в произведениях Коцюбинского этого времени все более усиливается сатира, направленная на политическое и духовное предательство, на сделки с совестью, чувствами и убеждениями, более чем ясно говорит о позиции писателя.

«…Я очень и очень просил бы Вас, дорогой Алексей Максимович, — пишет он в одном из писем Горькому, — прислать мне «Лето» в конвертах или иным путем, какой найдете удобным. Так хочется отдохнуть после раздражающих с нездоровым запахом недоносков Андреева».

В новелле «В дороге», характеризуя перерождение своих героев Ивана и Марии — в прошлом активных революционеров, отец с присущей ему психологической глубиной показал моральную подоплеку «опошления и загнивания души» ренегатов. «Они читали что-то странное, нездоровое, вычурное, с запахом мускуса — «А Rebours» Гюисманса, «Сад пыток», в которых любовь гноилась, как рана, и «я» распускалось пышным ядовитым цветом; оргия духа и тела, сверхъестественные инстинкты и протест всего против всего…»

Коцюбинский не избегает самых резких слов и определений. Более того, он намеренно заостряет характеристики ренегатов: «Они, наклонившись, пололи грядку… среди капусты были видны только их круглые зады, большой черный и поменьше синий, которые неподвижно жались рядышком, как эмблема покоя. И было в этой картине что-то такое отвратительное, такое противное, что Кирилл содрогнулся».

«В последней сцене я сознательно употребил то грубое слово (одинаково грубое как по-украински, так и по-русски), — пишет Коцюбинский своему переводчику М. Могилянскому, «по-дружески» советовавшему ему заменить слово «зады» на «спины». — Мне хотелось этим грубым словом подчеркнуть всю мерзость психической реакции обывателя после минутного подъема. Я так кратко описываю последнюю сцену, что только резкое, грубое слово вызовет необходимый мне эффект. Поэтому я бы считал, что, несмотря на неэстетичность выражения, лучше оставить его в состоянии первородной грубости».

Не упускал Михаил Михайлович ни малейшей возможности высказать свои взгляды и с открытой трибуны. Проездом из-за границы в 1909 году он выступал перед литературными и артистическими силами Киева в клубе «Семья». В президиуме этого вечера были М. Садовский, Н. Лысенко, В. Самийленко и другие видные деятели украинской культуры.

Некоторые украинские писатели чрезмерно увлечены просветительством, сказал Коцюбинский, замкнулись в эту скорлупу и не желают видеть широкий мир. Он горячо выступил против квасного патриотизма и национализма[65].

Любопытны изменения, которые происходят в отношениях отца с некоторыми украинскими писателями. Хорошо помню поэта Николая Кондратьевича Вороного — и как члена «Просвиты», и как участника литературных «понедельников», и как артиста драмкружка, — он часто у нас бывал. Крепкая дородная фигура, холеное лицо, белокурые прямые волосы, зачесанные назад. Галстук в виде большого небрежного банта, мягкая фетровая шляпа. На официальных собраниях и празднествах Вороный выглядел всегда элегантно, держался независимо и даже с некоторым превосходством.